"Король" с Арбата

Пелагея Васильевна очень весело всех нас по одному осматривает, остановилась на Мишке, задумалась, прошлась по классу, сказала:

–  Лидочка, ты будешь сидеть рядом с Мишей. Хорошо? Лидочка поспешно собирает свои книжки.

–  Спасибо, Пелагея Васильевна,- тихо благодарит Лидочка.- Мы будем очень хорошо сидеть.

Пелагея Васильевна еще раз всех нас поздравила с новым учебным годом, заметила, как мы подросли, и сразу предлагает писать сочинение.

Она медленно, очень красиво пишет на новенькой доске название темы: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».

* * *

…Сейчас у нас за спиной Москва и то далекое сочинение. Наверное, хранятся наши листки где-нибудь на полках в школьных шкафах. Разные нам тогда поставили отметки. Помню, что у Гоги было - «отлично». Способный… Вот, наверное, сейчас в Ташкенте старается для нашей победы.

…Связисты протянули к нам провод. Тонкий, смоленый, он идет по стенкам окопа, всем внушает надежду, уверенность. Ведь там где-то далеко на другом конце провода наш комбат. А от него провод идет к командиру полка, а еще дальше - к командиру дивизии, которого мы видели и слышали всего один раз.

Это случилось в самое жаркое время, когда все в батальоне потеряли друг друга и даже мы с Женькой разъединились. Вооруженной толпой мы шли по пыльным дорогам Смоленщины, ломились сквозь кустарники, топтали рожь. Вперемежку с бойцами в этом сером густом потоке шли небритые командиры и никто не знал, что делать, никто не подавал команд.

Сквозь пыль проступали мокрые спины впереди идущих. Усталые руки уже не держались за ремни винтовок. Руки болтались, словно плети, а винтовки, почуяв свободу, сползали с плеча, глядели дулами назад. Заглядись - и штык впереди идущего проткнет глаз.

Какой- то сержант тащил, словно коромысло, ручной пулемет, упрашивал его сменить, но никто не слушал. Его толкали, от него отмахивались.

Сержант ругался, всхлипывал, кому-то грозил и опять, спотыкаясь, не разбирая дороги, шел в пыльном облаке.

Никто ни с кем не разговаривал. Хотя уши жадно, настороженно ловили любой звук. Уши боялись только одного слова «Окружили!»

И вдруг это слово надрывно, с визгом, заметалось в толпе. Люди ускорили шаг, сталкивались друг с другом. В лохматых от пыли веках страшно застыли белки глаз.

–  Окружили!

И толпа заметалась. Толпа побежала.

И вдруг я увидел самое страшное: кто-то на ходу рвет с воротника петлицы с кубиками, путается в ремнях, сдергивает командирскую портупею.

–  А как же мы?
– кричу я.

Сержант держит пулемет, словно винтовку, ошалело повторяет:

–  Где? Где? Где?

Рядом рыжий боец без пилотки ставит гранату на боевой взвод. Руки у него трясутся. Кому-то радостно обещает:

–  Сейчас! Сейчас!

Меня толкают, куда-то неудержимо влекут.

Впереди кто-то большой, сильный крутит над головой винтовку, словно палку, кричит:

–  Стой! Спокойно, товарищи! Коммунисты, стой!

Это же наш Григорий Иванович. Я проталкиваюсь к нему, вижу рядом с ним Женьку, Пончика. В поднятых руках Женька держит гранаты, кричит что-то страшное.

Григорий Иванович узнал меня, показывает:

–  Вот связной из штаба полка! Никто нас не окружил! Алеша, говори!
– приказывает он.

Стало вдруг очень тихо.

–  Ну, докладывай же. Тут все свои,- прикрикивает политрук.

Я начинаю что-то соображать.

–  Никто нас не окружил,- ору я,-Это подмога идет. И вдруг резкие автомобильные гудки. Толпа шарахается.

Из пыльного вала выскакивает с раскрытыми дверцами «эмка». На подножке - седой человек без шапки. Я вижу генеральские лампасы и алые большие петлицы.

–  Кто за старшего?
– кричит генерал.

Григорий Иванович оглядывается, потом винтовку к ноге, делает шаг вперед.

–  Политрук Бритов.

–  Кто кричал, что нас окружили?
– сурово спрашивает генерал. Мне видно, как его шофер в машине держит на изготовку немецкий автомат.

–  Я спрашиваю, кто видел, что нас окружают?
– гремит сверху генерал.

–  Никто не видел, товарищ генерал,- опять оглядывается Григорий Иванович,-просто один с перепугу закричал, другие услышали, подхватили. Вот и все.

Сейчас очень тихо. Только урчит мотор запыленной «эмки», да кто-то шумно дышит мне в затылок.

Генерал устало потер лоб, присел на подножку машины и уже просто, как-то по-домашнему расстегнул ворот, платком шею вытирает.

–  Ну вот что, дорогие товарищи, за «слыхал» буду расстреливать, а за «видел» - награждать. Всем ясно?

Мы глухо, вразнобой отвечаем:

–  Ясно, товарищ генерал.

Он всех оглядывает и вдруг подмигивает:

–  Ну, у кого закурить есть?

Шофер ему из машины папиросы протягивает, но он тянется к солдатским кисетам, ловко рвет бумажку, раз - лизнул языком - и самокрутка готова. Задымил, поморщился:

–  Кошачий хвост. Клопов и тещ морить.

Сначала несмело, потом все громче, дружнее смеются бойцы.

Вот так мы познакомились с нашим комдивом.

И сейчас, когда я смотрю на телефонный провод, мне уютно, покойно на сердце: ведь там на другом конце провода наш комдив, наш генерал. Он такой же, как и мы все, он не даст нас зря в трату. А если в мыслях пойти дальше, то даже дух захватывает: от генерала провод идет к командующему фронтом, а потом в Москву, в Кремль…

Я тихонько подергиваю провод:

–  Товарищ Сталин, мы здесь…

* * *

Дождь давно прошел. Солнце поднимается выше. От гимнастерок шинелей курится парок.

–  Алешка,- толкает Женька,- прислушайся! Я прислушиваюсь, но ничего не слышу.

–  Да птицы же.

Где- то совсем рядом птичьи голоса. Они встречают утро. Наверно, умываются, прыгают. Могут над немцами пролететь, им почирикать, потом к нам обратно.

Вода уже почти сошла. Тянет голову каска. Спать хочется. А тут голос Григория Ивановича. Он говорит, что к нам идет пополнение.

Это же хорошо! Может быть, нас отведут в тыл на отдых?

Наши спины неуверенно трогает солнце. Куда-то медленно уходит вода из окопа. Григорию Ивановичу она уже до колен. Нестерпимо хочется есть. Сухари, пшенные концентраты и сахар слились в одну клейкую массу. Из вещевых мешков мы пригоршнями черпаем эту замазку и в рот.

–  Теперь бы и закурить,- сытно, довольно жмурится пограничник и просительно оглядывает нас. Махорка у всех промокла и только некурящий Пончик сохранил курево в стеклянном флаконе из под «Тройного» одеколона. Там же у него спички и кусочки коробка.