"Король" с Арбата

–  А бумажка?
– умоляюще смотрит пограничник. Бумаги нет. У меня под каской только письма. От мамы,

сестры, Левы, Лидочки и одно Ларискино.

Отдал конверт от Ларискиного письма. Пограничник распрямил его на коленке, прочитал обратный адрес, заулыбался:

–  Спичек не надо. Сама загорится.

По окопу начали бить немецкие минометы. Визг мин короткий, противный, словно провели гвоздем по стеклу. Пронзит уши секундная тишина, а потом нас встряхивает.

–  Мимомет!
– пытается шутить пограничник, отряхиваясь от земли.

Какой уж тут смех! Немецкие минометы - страшная вещь. Пригнет визгом наши головы, потом рванет уши взрывом и сразу крик: «Санитара сюда!»

Григорий Иванович при каждом свисте нагибается, нас к земле прижимает, неизвестно кого ругает.

Минометный огонь стих. Над окопом вонючий запах взрывчатки.

Пограничник закуривает, усаживается на корточках вплотную, спиной к окопу, вспоминает:

–  У нас на заставе был один миномет.

–  Какой он?
– спрашивает Женька.

–  А, чепуха одна. Кусок водопроводной трубы на подставке. Вот и все. Суй в нее мину, она обратно сама вылетает.

И вдруг по окопу тревога:

–  Комбата убило!

Рванулся, цепляясь за бойцов полевой сумкой, и куда-то исчез наш командир роты. Из глубины окопа его голос:

–  Бритов, остаешься за меня!

Григорий Иванович губы кусает, лицо серое, растерянное:

–  Спокойно, ребята…

Низко над нами с ревом проносятся самолеты. На крыльях желанные, родные красные звезды.

Слева нарастает: «Ура!» Это наши соседи оставили окопы, поднялись в атаку.

–  За Родину! За Сталина!-кто-то громко командует нам.- Вперед, товарищи!

Чертыхаясь, мы вылезаем на бруствер, и сейчас же оглушительное «ура!» несет нас, словно на крыльях.

Рядом со мной бежит какой-то длинный худой боец. Он низко согнулся, кажется, вот-вот упадет лицом в землю.

–  Не останавливаться! Не останавливаться!
– кричит он, и только сейчас я заметил у него на груди пулеметный щит от «Максима». Привязан ремнем за шею и тянет, тянет бойца к самой земле.

Женька, не останавливаясь, стреляет на ходу, что-то кричит мне, но ничего не слышно.

Ткнулся головой в землю боец с пулеметным щитом на груди. Винтовка отскочила далеко вперед, пальцы землю царапают. Пончик от него шарахнулся, споткнулся, упал. Вскочил ошалело и опять бежит рядом.

–  Ура-а-а-а! За Родину! За Сталина!

Ощетинившись штыком, пригнувшись, легко бежит чуть впереди пограничник, манит, зовет нас его зеленая фуражка.

–  За мной!-оборачиваясь, кричит он перекошенным ртом.

Кажется, что все кричат: «За мной!», Григорий Иванович нам с Женькой, я - Пончику, а Пончик сам себе.

…Сама собой увяла, свернулась наша атака. Лежим, прижимаемся к земле и потихоньку начинаем отползать обратно к окопам. Какой-то сержант поднялся рядом со мной с пистолетом, повернулся к нам, потрясая руками:

–  Вперед!

Но сейчас же опрокинулся на спину, каблуками царапнул землю и затих.

Снова мы в окопе. Сейчас у нас спокойно. Григорий Иванович уже давно прилип к биноклю. Молчит, не шевелится.

–  Ну, что там?
– время от времени спрашивает пограничник.

–  Черт их знает. Посмотри-ка сам.

Пограничник фуражку прочь, как-то по-особому, по-своему смотрит. Кажется, навел бинокль прямо в землю за бруствером и медленно, медленно поднимает «цейс»…

Повернулся к Григорию Ивановичу, говорит только ему, но нам все слышно:

–  Могут бросить танки…

Григорий Иванович опять за бинокль, долго неотрывно всматривается. Нагнулся к пограничнику:

–  Где ты их увидел?

–  Да вон пыльное облако. За деревней. Григорий Иванович плечами пожимает, удивляется:

–  Но ведь все тихо… Не гремит…

–  Ветер от нас. К ним ветер-то.

–  Нет, не нравится мне эта тишина,- озабоченно говорит наш политрук.

С танками мы еще не встречались. Наслышались всякого, а вот видеть не видели. Где-то они на других участках прорывались. Иногда до нас доносил ветер их мощный звериный рев, грохот металла. Пограничник с ними встречался, но вспоминает об этом хмуро, неохотно.

Против танков у нас есть инструкции, отпечатанные типографским путем. Их называют «памятки». С ними спокойно. Ведь не как-нибудь от руки написано, а отпечатано в типографии. На листке все расписано, все указано.

У каждого из нас бутылки с самовоспламеняющейся жидкостью. Инструкция учит:

Танк идет на тебя, а ты замри в окопе, пригнись. Танк прошел, ты поднимайся и бей бутылкой ему в решетку, откуда выходят выхлопные газы. Бутылка разбивается, горючая смесь от соприкосновения с воздухом вспыхивает, проникает в решетку, растекается по всем щелям на броне, и танк горит. Экипаж выпрыгивает из люков, а ты только успевай стрелять. Вот и все.

Есть у нас еще и другие бутылки. В них бензин. К бутылке двумя резинками, словно аптечный рецепт к флакону, прикреплена длинная спичка, сплошь облитая серой. К ней прилагается терка. И дальше: пропускай танк через себя. Теркой - об эту большую спичку и скорей кидай бутылку в решетку. Такая спичка, пока летит, не гаснет. Бутылка кокается о бронь танка. Бензин вспыхивает, течет в щели. Танк горит. Вот и все.

Еще мы вооружены противотанковыми гранатами. Правда, у нее ручка короткая - далеко не закинешь. Да и сама очень тяжелая.

Помню, мы ехали в грузовиках к фронту и какой-то инструктор, длинноногий капитан в пенсне, показывая на гранаты пальцем (они покоились в раскрытом ящике) объяснил, что если такой гранатой угодить под гусеницы, то танку - смерть. Закрутится на одном месте, и все. Дальше клей на мушку танкистов.

–  Только считайте секунды,- осторожно дотрагивается капитан до ящика.- «Раз», «два», а на «три» - скорее бросай. Не успеешь - рванет в окопе. Итог: общая братская могила.

Мы с уважением разглядывали ящик с гранатами, просили разрешения потрогать, но капитан отстранял наши руки, машинально взглядывая на часы. Потом пальцем указал, где примерно у этих гранат предохранительная чека и в какую сторону ее следует дергать.

Вблизи самой передовой нам раздали эти страшные гранаты. Неуклюжие, тяжелые. Сунуть их некуда. Только и думай: «Считай: «раз»… «два»…, а на «три» - бросай…» Но бросать пока некуда. Танки от нас еще где-то далеко. Иногда мы их слышим и только.