"Король" с Арбата
Шрифт:
Да ведь она же моя жена,- киваю я на Лариску.
– Но ты же ее любишь… Понимаешь, любишь. Ведь так у Лермонтова?
Эх, при чем здесь Лермонтов? Ну то Лермонтов, а то мы. Теперь свою роль читает Лариска. За ресницы глаза спрятала, руками кофточку теребит, говорит тихо-тихо:
– Государь ты мой, красно солнышко,
Иль убей меня или выслушай!
Потом она чугь-чуть помолчала, начала читать дальше и прямо вот-вот расплачется. У
И он стал меня целовать-ласкать
И, целуя, все приговаривал…
Гога громко хохочет.
Пелагея Васильевна карандашиком постучала, он осекся. Мне сейчас очень нравится Лариска. Вот это да! И где это она так научилась? Надо же!
Как это здорово у нее про поцелуи. Ну, хотя это не у нее, а у Лермонтова.
И ласкал он меня, целовал меня,
На щеках моих и теперь горят,
Живым пламенем разливаются
Поцелуи его окаянные…
Лариска локтем закрылась, голову вниз. Гога прыскает. Мне не по себе: «Может быть, дело совсем не в Лермонтове?»
– Так, хорошо,- говорит Пелагея Васильевна.- Теперь ты, Алеша.
– Что?
– Продолжай.
– Чего продолжать?
– Ну, смотри в книгу и читай роль.
Я. смотрю в книгу… Неужели они вправду уже целовались? А может быть, она такая уж актриса?
– Ну, читай же, Алеша.
– Значит, так… В общем, так… «Я скажу вам, братцы любезные, что лиха беда со мной приключилася…»
– Громче,- просит Пелагея Васильевна.- Ты, что? Умиающий? Повтори-ка.
А что мне жалко, что ли, вздохнул поглубже и…
Опять тетя Агаша в дверь просунулась. Не уходит. Стоит с ведром и шваброй, слушает.
Я замолчал. Пелагея Васильевна ничего не говорит. Все молчат. Только тетя Агаша на швабру хмурится, тихо сморкается:
– Да, да… все правда… так вот и в жизни…
И пошла себе, цепляясь в дверях ведром со шваброй.
Пелагея Васильевна книжкой шелестит, Гога снова роли бормочет, Лариска у окна вертится, себя разглядывает, Женька тренируется бровями шевелить. Он ведь царь: ему нужно на всех людей страх нагонять. А Мишка просто опричник, слуга царский. У него слов нет. Он только за столом должен сидеть и кубки поднимать. Говорили, что ситро будет к царскому столу. Ну, а пока ситро нет, так зачем же Мишке притворяться? Он просто сидит, на стены смотрит, портреты вождей изучает.
– Ну, так,- задумывается Пелагея Васильевна.- В общем, все хорошо. Теперь по ходу песни вы должны драться. Вот ты, купец Калашников, и ты, опричник Кирибеевич. Как это у вас получится, я не знаю.
Она смешно пожимает плечами, близоруко щурится:
– Я просто не знаю, как мужчины дерутся.
Мы наперебой поясняем. Она, конечно, ничего не понимает, все время морщится:
По- моему, в рассказе о драке нельзя избежать слова «морда», это Пелагее Васильевне очень не по душе. Она просто не понимает, что по лицу
не бьют, а уж если бьют, то, конечно, «по морде».– У Лермонтова сказано про два удара,- говорит учительница.- Первым ударяет Кирибеевич и удар попадает в грудь Калашникову. Вот слушайте:
Размахнулся тогда Кирибеевич
И ударил впервой купца Калашникова…
Мне как- то очень ясно представилась широкая грудь купца, медный крест и росинки крови.
– Потом,- говорит Пелагея Васильевна,- ударяет купец Калашников. Вот слушайте:
…Изловчился он, приготовился.
Собрался со всею силою
И ударил своего ненавистника
Прямо в левый висок со всего плеча…
И опять мне представился опричник и даже, как попало ему в левый висок. Ну, конечно, в левый. Ведь Калашников бил правой рукой. Вот это драка: раз, раз - и все в порядке. Не то что сейчас дерутся мальчишки. Кулаками размахивают долго, а толку никакого. Один воздух месят, и все.
– Значит, мальчики, не увлекайтесь,- предупреждает Пелагея Васильевна.-Сначала ты, Гога, бьешь Алешу в грудь. Ну, конечно, потихоньку. А потом ты, Алеша, бьешь будто бы в висок,- она задумывается.- Конечно, несильно. Ну, как бы тебе сказать? В общем, плавно. Прикоснулся, и все. Понятно?
– Понятно,- угрюмо говорю я.
– Ну, вот и хорошо,- радуется она.
У Лидочки - очень коротенькая роль. Она играет Еремеевну - старую работницу в доме купца Калашникова.
У нее совсем мало слов. Она их хорошо знает и сейчас сидит рядом с Мишкой, тоже портреты разглядывает, о чем-то с ним шушукается. Мне досадно.
– Пелагея Васильевна,- громко спрашиваю я и чувствую, как загорелись уши,- а купец Калашников по ходу спектакля может целоваться со своей женой?
Лидочка сразу встряла:
– У Лермонтова этого нет.
Пелагея Васильевна спокойно листает книгу, сверяется:
– У Лермонтова, Алеша, вот так сказано:
Задрожалась вся моя голубушка,
Затряслась, как листочек осиновый,
Горько-горько она всплакалась,
В ноги мужу повалилася…
– А что я должен с ней потом делать?
– Думаю, Алеша, нужно поднять жену с колен и приласкать, успокоить.
– Как это - приласкать?
– У Лермонтова этого нет,- опять встревает Лидочка. Пелагея Васильевна удивленно пожимает плечами.
– Странно, Лидочка,- говорит она,- у тебя мама актриса, и неужели ты от нее не слышала, что такое режиссура?