Королева не любившая розы
Шрифт:
– Король очень любезен и внимателен к герцогине де Люинь. Тем не менее, у меня есть основания надеяться, что худшие подозрения являются плодом буйной фантазии королевы-инфанты и её злобных дам. Король, я верю, слишком мудр и добродетелен, чтобы заниматься любовными интригами. Скорее Ваше Величество должны повлиять на королеву, чтобы она добивалась благоволения своего мужа с целью оказания необходимого для нас влияния, а не занималась кокетством, порабощая и приманивая легкомысленные сердца.
Испанский посол был совершенно прав: расположение Людовика ХIII к Марии де Роган объяснялось его любовью к её мужу. В то же время, король был очень ревнив, и с подозрением относился к ухаживаниям придворных кавалеров за королевой. Однажды он даже выгнал своего любимца Люиня из комнаты за то, что тот поднял цветок,
– На Вашем месте, я бы лучше следил за собственной женой! Так как ходят слухи, что герцог де Шеврёз безумно влюблён в госпожу де Люинь!
– Но, сир, – заметил присутствующий тут же Бассомпьер, – я слышал, что считается тяжким грехом сеять раздор между мужем и женой.
– Боже, молю Тебя, даруй мне прощение! – тут же воскликнул король.
После чего добавил:
– Но это принесло мне такую радость, что мне наплевать на господина коннетабля и доставленную ему неприятность.
Таким образом, для Люиня назначение коннетаблем стало началом его конца. Многочисленные враги фаворита нашептали Людовику, что будет лучше, если главнокомандующий поедет к войскам. Хотя Люинь, придворный до мозга костей, был совершено никудышним военным.
Отправляясь на войну, король снова сделал регентшей жену. В ответ Мария Медичи обиделась и уехала из Парижа. Из осторожности командование войсками в столице и Иль-де-Франс поручили герцогу де Монбазону, отцу Марии де Роган. Брат Люиня, герцог Люксембургский, также остался в Париже.
18 апреля Людовик выступил из Фонтенбло в долину Луары. В Сомюре он со всей свитой совершил паломничество в Нотр-Дам-дез-Ардилье, где так пылко молился и причащался, будто собирался отправиться в новый крестовый поход. Король совершенно преобразился, раздарил своих ловчих соколов и охотничьих собак, заявив:
– Отныне мы будем охотиться не на дичь, а на людей и крепости!
Теперь он старательно изучал математику и фортификацию и много времени проводил, склонившись над планами крепостей. Путь его лежал в Сен-Жан-д’Анжели, где обосновался Субиз, брат герцога де Рогана, с тремя тысячами пехоты и тремя сотнями всадников. Осада крепости продлилась с 16 мая по 24 июня. Людовик вежливо, но твердо отклонил ходатайство английского посла за единоверцев своего короля и весьма холодно принял Субиза, явившегося с белым флагом. Люинь же отпустил его в Ла-Рошель, чтобы он поведал о силе королевского оружия. Вслед за тем королю сдались несколько маленьких городков, а Тулуза, оставшаяся католической, прислала оружие и деньги. Дорога на Ла-Рошель была открыта. Людовик поручил д’Эпернону осадить крепость с суши и с моря, однако Люинь выделил герцогу незначительные силы. Основная же королевская армия повернула на Беарн.
Все были уверены, что поход скоро закончится. Мария Медичи приехала к сыну в Блэ и сообщила, что будет дожидаться его возвращения в Анже. Людовик наслаждался походной жизнью. Он недавно начал бриться и радовался тому, что окончательно стал мужчиной. Одевался, как простой солдат, не расставался со шпагой и охотно выезжал в войска побеседовать с капитанами и рядовыми. Двенадцатилетний Гастон повсюду следовал за братом и подражал ему во всём.
Прежде, чем осадить следующий город, Монтобан, нужно было взять небольшой городок Клерак-на-Ло, который сопротивлялся с 23 июля по 4 августа. В это время скончался хранитель печатей и Люинь, чтобы упрочить своё положение, вызвался временно исполнять его обязанности.
– Ах, если бы можно было разделить время, – иронично заметил Конде, – наш герцог был бы хорош в любой должности: канцлера в военное время и коннетабля в мирное.
Монтобан, возвышающийся над рекой Тарн, был защищён тремя форпостами на обоих берегах. Городом руководили религиозные фанатики, поклявшиеся в верности герцогу де Субизу. Люинь намеревался вести классическую осаду: обстреливать город из пушек, пока сапёры роют апроши – глубокие зигзагообразные рвы, а затем штурмовать. Осада началась 17 августа 1621 года. Людовик XIII устроил свою ставку в замке Пикекос, в трёх лье к северу от Монтобана, откуда он мог наблюдать позиции своих войск в подзорную трубу.
Во время похода король написал жене:
– Я люблю получать то,
что приходит от Вас; прошу Вас верить этому, как и тому, что мне столь же мила перевязь, которую Вы мне послали… Я берегу её для того, чтобы надевать её в дни главных смотров своих войск… Она будет свидетельством того, что я единственный достоин этой чести: носить знаки Вашей любви ко мне.В другой раз:
– Приезжайте, приезжайте с той же охотой, с какой Вы будете ждать меня, страстно желающего Вас видеть.
Анна Австрийская вняла мольбам мужа и приехала к нему на войну, захватив с собой свою обер-гофмейстерину. Она поселилась в аббатстве Муассак, на пять лье отстоявшем от Пикекоса. В три часа дня Людовик садился на лошадь, через два часа был уже в Муассаке, они с женой ужинали и отправлялись в постель, а в пять утра король прыгал в седло и скакал обратно. В Пикекосе он проводил военный совет, принимал донесения о ходе осады. Тем временем Анна, позавтракав, садилась в карету и ехала к мужу. После обеда она не спеша возвращалась в аббатство, и возле самых ворот её догонял супруг. Но такая кочевая жизнь нежной королеве быстро надоела, и она вернулась в Париж.
В это время Бассомпьер представил королю гасконского дворянина де Тревиля, отличившегося во время осады, и попросил пожаловать ему чин прапорщика в полку гвардейцев короля Наварры. Однако Тревиль, узнав об этом, отказался от этой должности.
– Я не оставлю полк, где служу уже четыре года, – заявил он с апломбом гасконца, – и добьюсь в нём такого же чина.
Это заявление понравилось королю.
Между тем осада Монтобана не давала результатов. Ополченцы из горожан сражались не хуже обученных солдат. Каждый день перед ними произносили проповеди 13 городских пасторов, которые в каждой мелочи видели знамение Божье: например, после неудачного штурма в небе появилась радуга. Ряды защитников города пополнились женщинами: одна девушка отрубила пальцы королевскому солдату, лезшему на стену по приставной лестнице, другая, Гильометта де Гаск, заколола пикой двух вражеских офицеров и была убита выстрелом из мушкета. Женщины участвовали даже в вылазках за пределы городских стен. Так, 22 сентября осаждённые взорвали мину в 2800 фунтов пороха, подведённую под батарею французских гвардейцев, и тотчас пошли в атаку, поджигая фашины – связки хвороста, с целью захватить пушку. Женщины, пробравшиеся через пролом в стене, несли солому, чтобы поджечь батарею.
В рядах осаждавших начались болезни и дезертирство. Королевская артиллерия не могла справиться с укреплениями. Обратились за советом к монаху-кармелиту отцу Доминику де Иисус-Мария, который посоветовал вести огонь не по крепостному валу, а по домам, что Бассомпьер и сделал, но без особого успеха. Коннетабль пытался вести переговоры о сдаче Монтобана. Защитники были готовы сдаться, если согласится герцог де Роган, но тот настаивал на всеобъемлющем договоре. Люинь, не уполномоченный заключать такое соглашение, начал вилять. Поняв, что зря теряет время, Роган решил не идти ни на какие уступки. Той же ночью осаждённые устроили вылазку, захватив передовые траншеи противника и взорвав его пороховые запасы.
Узнав о тайных переговорах с главой гугенотов, Людовик ХIII, и без того раздражённый дипломатическими провалами и военными неудачами, пришёл в ярость. Больше всего его возмутило, что Люинь действовал за его спиной: могло создаться впечатление, что король Франции ведёт двойную игру.
Зарядил дождь. Королевские военачальники уже не скрывали недовольства коннетаблем и уходили один за другим или же требовали снять осаду.
– Если наша решимость, предусмотрительность, храбрость, наши труды и бдения не смогли превозмочь небо, чуму, пурпурную лихорадку, окопное кровотечение и сотню других заразных болезней; если от армии в 45 тысяч солдат осталось всего пять или шесть тысяч, без маршалов, генералов, капитанов, лейтенантов и прапорщиков; если из 120 артиллерийских офицеров осталось всего десять; если нет ни полиции, чтобы следить за дисциплиной, ни инженеров для проведения земляных работ; если две трети из оставшихся погрязли в коварстве, а ещё треть – в тоске и крайней усталости, удручённые ранами и холодом, по большей части без хлеба из-за болезни маркитантов, можем ли мы в таких жалких условиях творить чудеса? – вопрошал Люинь в письме к принцу Конде.