Королева не любившая розы

Кардинал заявил королю, что из-за болезни не сможет сопровождать его в Париж, заставив Людовика «плакать горючими слезами». Вместо него с королём должны были отправиться Шавиньи и Нуайе. Встреча длилась четыре часа и король был поражён высокомерным тоном обиженного министра, который уже не просил, а требовал, в частности, суда над мятежниками и чрезвычайных полномочий себе. Согласившись на всё, Людовик поехал дальше.

Торжествуя, кардинал подвёрг несчастного больного изощрённой пытке: если раньше подкупленные им лакеи пели дифирамбы Сен-Мару, то теперь его окружение всячески порочило Главного.

–Его Величество настолько возмущён коварными людишками, что теперь сложнее будет заставить его прибегнуть к мягкости, чем к суровости, – с удовлетворением отчитался перед Ришельё Шавиньи.

Кардинал готовился дать последний бой: довести до конца осаду Перпиньяна и отправить на эшафот неблагодарного Сен-Мара. Арестованных ни разу не допрашивали, нужно было срочно создать следственную комиссию, которая добилась бы нужного результата. 28 июля король утвердил список двадцати пяти судей во главе с председателем канцлером Сегье. Сен-Мара охранял Джон Сетон, лейтенант шотландских гвардейцев, которому Людовик предписал обращаться с узником «как с врагом моей особы и моего государства». О случившемся оповестили все парламенты и местные власти.

Возможно, король, наконец, понял: Сен-Мар никогда не был ему другом, он лишь хотел, как и все остальные, использовать его в своих целях. Болезнь усилила суровость кардинала. Так как арестованные молчали на допросах, нужно было действовать хитростью. Поэтому Ришельё послал к Сетону Мазарини, чтобы уговорить охранника втереться в доверие к Сен-Мару и выпытать у него нужные сведения. Пока же следственная комиссия взялась за Гастона и герцога Бульонского. Сначала Месье хотели сослать в Венецию с содержанием в 10 000 экю в месяц (именно такую сумму обещал платить ему Филипп IV), но потом позволили ему удалиться в Савойю, под крыло сестры Кристины. Оттуда ему было проще явиться в Лион на суд. Однако герцог Орлеанский наотрез отказался от очных ставок с человеком, «которому пообещал хранить нерушимую тайну». Тогда было решено, что Месье лишь подтвердит свои показания перед комиссией.

Суд должен был состояться в Лионе, поскольку герцог Бульонский находился неподалёку, в крепости Пьер-Ансиз. Ришельё, по-прежнему прикованный к постели, отправился туда водным путём. Де Ту везли в его свите.

Друзья Сен-Мара предприняли отчаянную попытку устроить ему побег из крепости Монпелье через разобранную крышу над гардеробной, однако узник не воспользовался этой возможностью. Вечером 26 августа его посадили в карету и отправили под надёжной охраной в Лион, куда он прибыл 4 сентября, на день раньше кардинала. Перед особняком, где собирался остановиться Ришельё, построили леса, чтобы можно было занести носилки прямо в окно.

К моменту его прибытия уже успели допросить офицеров, завербованных заговорщиками, которые готовы были подтвердить что угодно. Один из них обмолвился, что о заговоре знала королева, но кардинал с возмущением потребовал убрать эти дерзкие слова из протокола. Зато приказал довести до сведения Людовика рассказ другого о том, что когда в Нарбонне у Сен-Мара спросили о здоровье короля, тот пренебрежительно ответил:

–Да жив ещё!

Сегье получил от герцога Орлеанского, совершившего паломничество на могилу Франциска Сальского, официальное признание из двадцати пунктов в том, что «господин Главный просил его примкнуть к заговору, чтобы погубить господина кардинала». 31 августа подобные признания дал и герцог Бульонский. Зато Сен-Мар и де Ту, допрошенные 5 и 6 сентября, продолжали всё отрицать (кстати, трое последних утверждали, что действовали по приказу и с одобрения короля). Но если полученных показаний было достаточно, чтобы отправить на плаху Сен-Мара, то против де Ту таких улик не набралось. Однако Ришельё почему-то считал приятеля Сен-Мара душой заговора и требовал от комиссии добиться признаний, уличающих его. Один из членов комиссии, Лобардемон, решил выслужиться перед кардиналом. 10 сентября он явился к Сен-Мару и стал его уверять, что единственный способ получить помилование – добровольно во всём признаться, тем более, что де Ту это уже сделал. Поверив этому коварному человеку, Сен-Мар не только всё рассказал как на духу, но и подписал протокол. Что касается Перпиньяна, то крепость пала днём ранее.

После доклада Лобардемона комиссии 12 сентября в семь утра было решено, что оба обвиняемых виновны, но прежде нужно было заслушать их. Сен-Мар предстал перед комиссией в восемь утра и, к удивлению всех, подробно рассказал о переговорах с герцогом Бульонским, признал своё участие в договре с Испанией и признался, что де Ту обо всём знал. Однако он по-прежнему отрицал, что злоумышлял против Ришельё. Его вывели из зала и ввели де Ту, который продолжал всё отрицать. Тогда Сен-Мара привели обратно и зачитали его показания.

–Правда ли, сударь, что Вы всё это сказали? – спросил ошеломлённый де Ту.

–Терпение, – отвечал Сен-Мар, – я всё объясню.

Но его приятель был юристом и понял, что его участь решена.

Он подтвердил, что знал о договоре с Испанией, но не с самого начала, а был введён в курс дела, находясь проездом в Каркассоне, и сделал всё, что мог, чтобы отвратить Сен-Мара от его планов. Закончил он фразой, что пожертвует собой ради друга. Поняв, что попался в ловушку, Сен-Мар начал уверять, что де Ту в самом деле пытался всеми силами предотвратить осуществление его замысла. Однако было поздно: Сен-Мара приговорили к смерти единогласно, де Ту – двенадцатью голосами против двух.

Сен-Мара всё-таки привели в пыточную и даже привязали к скамье, однако он стал кричать, что всё равно не сможет ничего добавить к тому, что уже сказал Лобардемону. Судьи не стали настаивать и его развязали. Тем временем Ришельё с нетерпением ждал результатов.

–Де Ту, де Ту, де Ту! – воскликнул он, как безумный. – Ах, господин канцлер снял с моих плеч тяжкую ношу! Но ведь у них нет палача!

Лионский палач был болен и Сегье нашёл человека, который согласился его заменить за сотню экю. В похожей ситуации когда-то уже оказался Шале…

Осуждённым дали время исповедаться и позволили написать письма родным и друзьям. Сен-Мар просил мать вытребовать у короля 100 000 экю, которые он уплатил за свою должность главного конюшего. Однако денег никаких не выплатили, брата Сен-Мара лишили бенефициев, а фамильный замок срыли.

Казнь состоялась в тот же день, 12 декабря 1642 года, в пять часов, на площади Терро. Сен-Мар отправился в последний путь в красивом костюме коричневого сукна с золотыми кружевами в два пальца толщиной и в чёрной шляпе с фазаньим пером. К удивлению осуждённых, их повезли на казнь в карете, а не на позорной колеснице, и не связали им руки за спиной.

Улицы, ведущие к площади, и сама площадь были запружены народом. Вместо обычной длинной плахи с углублением для головы над помостом возвышался на три фута узкий столб, перед которым стояла скамеечка – на этом настоял палач-любитель. Жертва должна была встать на скамеечку и обхватить столб руками, положив на него голову боком. Кроме того, вместо меча палачу дали топор, похожий на тесак, каким мясник разделывает туши.

По дороге друзья спорили, кому первому идти на казнь, но по прибытии на место им объявили, что первым пойдёт Сен-Мар. Трубы протрубили три раза, зачитали приговор и бывший фаворит короля поднялся на помост, приветствовал толпу и в последний раз переговорил со священником. Он не позволил палачу обрезать себе волосы – сделал это сам, где мог достать, а затем передал ножницы священнику, чтобы тот остриг ему локоны сзади. Не дал он и завязать себе глаза. Прочитал молитву, обхватил руками плаху и сказал палачу:

–Ну, что же ты? Чего ждёшь?

С первого удара палач не смог отрубить ему голову, поэтому зашёл справа, ухватил голову за волосы и стал перепиливать горло. Двумя фонтанами брызнула кровь, голова отскочила и упала на землю. Зрители забросили её обратно на эшафот, пока палач раздевал свою жертву до рубашки. Потом он оттащил тело в угол и прикрыл простынёй.

Настала очередь де Ту. Взойдя на помост, тот, по обычаю, обнял палача и запел псалом, чтобы придать себе храбрости. Ему остригли волосы и завязали глаза. Первый удар пришёлся по лбу. Де Ту вскрикнул и завалился на левый бок, схватившись рукой за рану. Палач уже занёс топор и отрубил бы ему руку, но его удержал священник. Второй удар сбросил несчастного на помост. Толпа вопила и свистела. Только после пятого удара голова отделилась от тела.