Королева в раковине

Столица бушевала. Бертель шла по краю тротуара, как всегда погруженная в свои мечты. Реувен все время одергивал ее, чтобы она не попала под несущиеся впритык автомобили или телеги и не наткнулась на подозрительных типов — безработных, пьяных, шатающихся в центре города. Ведь она ходит, как лунатик, и может оказаться в неприятной ситуации. Так случилось однажды, когда она вернулась домой из школы вся в слезах. По дороге наткнулась на пьяного, который спустил штаны и поигрывал своим членом в окружении любопытной толпы. Она рванула оттуда со всех ног. «Уф!» — тяжело вздыхает Реувен думая, что необходимо следить за каждым шагом подруги, витающей в облаках.

«Евреи опасны!», «Кровь должна пролиться в нашем отечестве!», «Смерть врагам народа!» Призывы к насилию заполонили центр. Бертель нарушает молчание у огромных кричащих плакатов, объявляющих о выступлении предсказателя будущего — еврея Ханусена.

— Хануссен прав, — негромко, но уверенно говорит она.

— Все это глупости, все это обман, — возражает ей Реувен, бросая презрительный взгляд на светлые волосы и театральное одеяние Хануссена.

— Он прав, — упрямо повторяет Бертель.

Она не разделяет гнев еврейской общины поведением Зали Нордоя, беженца из Варшавы, который добрался до Берлина и здесь выступает под именем Хануссена. Евреи считают этого еврея лжецом и обманщиком. За деньги он служит нацистской пропаганде с начала тридцатых годов. В нацистской газете «Ангриф» постоянно публикуется его колонка предсказаний, согласно которым Гитлер овладеет всей Германией. Знающие языки нашептывают, что нацисты содержат «газету Хануссена». Говорят также, что юнкеры и владельцы капиталов провозглашают, что Хануссен обладает сверхъестественными пророческими талантами и этим способен остановить натиск коммунистов. Что бы там не говорили, еврейский беженец пророчит великие дела Гитлеру и обогащается, как Крез. Даже в споре о Хануссене Бертель придерживается своего мнения. В Движении она присоединяет свой голос к мнению обеспокоенного меньшинства. Несмотря на то, что на последних выборах пролетариат голосовал за нацистов, большинство в подразделении, в том числе и Реувен, поддерживает мнение коммунистки Любы, что Гитлер — это курьёз. Исчезнет с политической сцены. Большинство уверенно считает, что на будущих выборах социал-демократическая партия не проиграет, и Люба, конечно же, с большинством. «Коммунисты усилятся», — говорит она, отвергая слова Хануссена, на выступления которого в театре бегут воспитанники. Раньше «пророк» стоял на импровизированной трибуне, сложенной из пустых ящиков. Теперь же молодые евреи смешиваются с толпой, поддерживающей нацистов, и должны с ними стоять в одной очереди за билетами в театр. Прокрасться в него невозможно, и приходится Реувену полагаться на доброе сердце Бертель, которой Гейнц или Фрида дают карманные деньги. Все знают ее щедрость: за ее деньги была куплена большая шоколадная кукла, которую вручили Густель в день ее рождения.

Убийство, грабежи и изнасилования происходят каждый день в опасных районах Берлина. Банды нацистов издеваются над противниками, и в первую очередь, над евреями. Воспитанники оказывают сопротивление этим бандам. Натыкаются они на горлопана Кунце, который шатается по площадям и улицам, голосит, обвиняя новую республику и евреев в голоде, свирепствующем в городе. Кунце стоит на ступенях памятника Мартину Лютеру, напротив старого здания суда, одного из первых зданий, построенных в Берлине, и кричит в экстазе: «Бить евреев палками! Бить их!» У Кунце тощее тело, но лицо толстое, колышущееся, как сырое тесто. Воспитанники останавливаются перед ним, надувают щеки, косят взглядом, гримасничают, пародируя его. Когда подразделение идет плотным строем, большинство нацистских банд не вступает с ними в драку, несмотря на то, что евреи унижают нациста Кунце. Реувен первым готов нагнать страх на хулиганов. Он выглядит старше своих лет, крепок и мускулист и пользуется уважением товарищей. С четырнадцатилетнего возраста он работает в мясной лавке родителей, ибо у них нет возможности оплачивать его учебу. Отец болен, и Реувен ведет дела лавки, зарабатывая на содержание всей семьи. Выпятив грудь, он каждое утро отправляется на бойню. Несмотря на юный возраст, он весьма осведомлен в делах, и обмануть его невозможно. Реувен чувствует себя пролетарием и ведет себя соответственно. В Движении произносит возвышенные социалистические речи. Он скрывает эмоции, но терпеливо, со вниманием, относится к товарищам.

При этом его могут рассердить некоторые проявления характера и чувств белоручки Наоми или Бертель, как ее зовут в семье. Но только ей он открыл большую тайну и втянул в свою авантюру. Реувен по-настоящему откровенен с Бертель. В душе он давно порвал с сионистским клубом, потому что не хочет быть мягкотелым. Он не сидел, сложа руки, из-за любви к Движению. На улицах Берлина не предвидится большая война, и у него не хватает терпения ждать настоящей классовой борьбы до репатриации в Израиль. Бертель воспламенилась от его воодушевления. Ее любопытство породило мысли об авантюре, обернувшейся бедой. Она заглянула в бастион коммунистов на севере Берлина и разочаровалась. Сначала она восторженно приняла их идеи. Под их впечатлением она сочинила рассказ о сыне бедных пролетариев, любящие родители которого борются за достойное существование.

Но затем, оказавшись в районе, куда никто из антикоммунистов не осмеливался сунуться, Бертель вызвала всеобщий гнев, критически отозвавшись о Марксе. Вожатая была вне себя. Она резко отчитала Бертель, сказав ей, что та ничего не смыслит в Марксе. Обычно молчаливая, Бертель на этот раз не смолчала. Упрямо стояла на своем, не обращая внимания на утверждения, что вожатая-коммунистка лучше разбирается в политике, чем отпрыск буржуазной семьи! Затем всем было дано задание — написать сочинение о коммунизме, и терпение вожатой лопнуло. Бертель не удовлетворилась кратким описанием, а добавила свой критический отзыв.

— Ты ужасно меня подставила! — Реувен плюнул на собственную ногу, стоя у края мостовой. — Думаешь, ты лучше знаешь тему, чем вожатая?! — едва ли не кричал он тонким ломающимся голосом. Они шатались по «красному» району Ведингу, и Реувен никак не мог успокоиться. Считая себя ее духовным учителем, он полагал, что в среде коммунистической молодежи он освободит ее от сентиментальных и мягкотелых буржуазных замашек.

— И вообще, что ты имеешь против коммунистической молодежи? — в голосе его слышались металлические нотки, которые вызывали у нее еле сдерживаемое желание рассмеяться. То высокие, то низкие звуки его юношеского ломающегося голоса нарушали серьезность сказанного.

— Я написала правду, и вообще, как можно сравнивать сионистское движение с коммунистическим?! У кого-то есть коммунистическое мировоззрение, у кого-то его нет.

Ее неприятие коллектива особенно ощущалось в лесу во время привалов. Молодые коммунисты ели с большим аппетитом и не делились едой с бедными воспитанниками, которые сидели в сторонке, без еды. Такое бездушие заставило Реувена покинуть движение социалистической молодежи. В коммуне «Ашомер Ацаир» нет богатых и бедных. Бутерброды богатых воспитанников ели все, как и скромные бутербродами бедных.

Солидарность молодых сионистов окупает в глазах Бертель их атеизм. В движении говорят, что страна Израиля пустынна, и строить ее надо по социалистическим, а не по религиозным, принципам. Вожатые учат, что Бога нет, но она верит в Бога, хотя и не очень понимает, что это такое. Со временем она создала для себя Его расплывчатый образ. Раввин Хаймович внушил ей глубокую симпатию к иудаизму, и она тянется к евреям, соблюдающим традиции, хотя ее раздражает образ жизни товарищей по подразделению: Гостеля, Дони, Реувена, Саула Кенигсберга и Позеля Шварца.

Реувен бежит от иудаизма, как от огня. Реувен считает себя ее товарищем, но вот же, не помог ей в истории с Эшингером. Все началось с обычной беседы с тетей Ревекой Брин.

— Что ты сегодня делала в Движении? — спросила она.

— Мы ели сосиски.

— Где?

— У Эшингера.

— Значит, ты ела свинину. Я даже представить не могла, что кто-то из вас прикоснется к некошерной пище. Вы только думаете, что вы — евреи. Тот, кто ест свинину — не еврей.

Тетя Ревека перечислила сорта мяса, которые разрешено есть евреям после их обработки солью, и добавила:

— Из-за того, что я соблюдаю кашрут, я не ем мясные блюда в вашем доме.

Бертель выяснила у преподавателя иврита, кошерны ли сосиски у Эшингера. Раввин Хаймович удивленно поднял брови:

— Что вдруг в нееврейской столовой мясо должно быть кошерным?

И Бертель решила поднять вопрос некошерной пищи у Эшингера перед руководителем Движения.

— Мы не религиозные, — ответила ей Хильда Павлович теми же словами, что Бертель слышала от покойного отца.

Бертель не отступила. Обратилась к Любе, и та тоже ответила: