Королева в раковине

Германия празднует. К плакатам на стенах домов приклеены поздравления: «Да будет благословен наш любимый фюрер, что вернул нас к достойной жизни». Малыши в нацистской форме маршируют вместе с подростками, юношами и взрослыми. На улицах восстановлены порядок и чистота. Толпа движется к зданию правительства под рев труб, бой барабанов и националистические песни, распеваемые во все горло.

Бертель в одиночестве шагает по улице и внутренний голос нашептывает ей: нацисты говорят о евреях, как об исчадиях сатаны, как об отвратительно уродливых ненормальных существах, которых надо уничтожить. Евреи, кричат антисемиты, не принадлежат к человеческому обществу!

Внутренний голос атакует ее: нацисты правы. Я сама родилась с чудовищным наростом. Я уродлива, отличаюсь от всех, я ненормальна! Со всех сторон глядят на меня, словно я — чуждое и странное существо. На улицах орут: «Евреи опасны!», «Ничего нет в их вере, их раса — источник скверны!», «Смерть евреям!». Нацисты правы. Бертель ругает и хулит саму себя. Такое создание, как она, следует стереть с лица земли. Нет ей места в человеческом обществе. Ей надо умереть, уйти из жизни! Парни и девушки, чистенькие, в белых рубахах с черными галстуками, проходят мимо нее. Германия — их страна. Не ее. Покойный отец горько ошибался. Никогда она не была немецкой гражданкой, как люди вокруг нее. Германия ей никогда не принадлежала. Страна Израиля — ее родина. Тетя сионистка была права. Она со своими тремя детьми сбежала в Палестину, в свой дом, с английским паспортом.

Бертель со своим батальоном была на чрезвычайном собрании евреев в ортодоксальной синагоге на Рикештрассе. Ребята вышли потрясенные и разочарованные. Собравшиеся евреи с надеждой в голосе говорили друг другу, что у нацистов нет политической силы для управления государством. Правительство Гитлера непрочно. Нацистские министры составляют в нем меньшинство, и, вообще, это правительство раздирается противоречиями. Немцы народ законопослушный, просвещенный и культурный. Это народ поэтов, он сам исправит допущенные ошибки. Дикие националисты будут оттеснены с политической сцены.

Молодой раввин проталкивался между обескураженными участниками собрания. Он обошел зал, поднялся на возвышение и повысил голос:

— Не беспокойтесь. Бог Израиля не обманет свой народ. Гитлер успокоится. Фон Папен сделает его умеренным.

А были и такие евреи, которые считали, что не стоит сразу отвергать нацистов. Крикливый канцлер умерит свой пыл, став ответственным за власть. Нацистская идеология по книге Гитлера «Майн кампф» — «Моя борьба» — не будет им реализована. Уже были такие прецеденты в мире. Лидеры отрезвели, обнаружили солидарность всего германского народа и взяли ее за основу своей политики.

Молодые сионисты ушли с собрания в свой клуб. Они пели народные ивритские песни. Воспитатели говорили о новом положении и его последствиях. Приказали воспитанникам не приходить в школу в форме. И вспомнили британские законы об ограничении репатриации евреев в подмандатную Палестину. Когда же они вышли на улицу Бароненштрассе, то от изумления их ноги, казалось, приросли к земле. Навстречу им нескончаемым строем шли маленькие девочки, и впереди них колыхался плакат, на котором было написано большими светящимися буквами: «Мы, маленькие девочки, клянемся, что наша жизнь принадлежит нашему любимому фюреру». Потрясенные воспитатели и воспитанники не сводили глаз с малышек. Когда колонна детей прошла мимо, воспитатели решили посмотреть, что происходит на массовых собраниях у здания главы правительства. На улице смеркалось. И несмотря на предупреждение Гейнца, брюнетка Бертель заупрямилась и присоединилась к группе светловолосых воспитанников.

У рейхстага было столпотворение. Она пробивала себе дорогу среди миллионов людей, стоящих на тротуаре перед темными окнами здания и в экстазе орущих здравицы победителям. Лишь прямоугольник одного окна был освещен, и в нем было видно лицо Гитлера. Он приветствовал поднятием руки заходящуюся в истерике толпу, и море рук вздымалось в его сторону, сопровождаемое почти нечленораздельным ревом тысяч глоток: «Да здравствует наш вождь!», «Германский вождь — германскому народу!», «Да здравствует Адольф Гитлер!». На дорогах свирепствовал ужас. Команды следовали беспрерывно: «Стоять смирно!» «Выразить почести мертвым».

Юноши несли черные знамена с большими белыми буквами. Каждое такое знамя провозглашало имя бойца, павшего во имя Гитлера.

Представители государств, официальные делегации продолжали прибывать в столицу со всех концов мира с поздравлениями новому канцлеру. Шествия и церемонии в центре города, массовые марши поклонников Гитлера, его оппонентов и просто любопытных длились всю неделю.

Нацисты ликуют. Их банды, опьяненные победой, грабят имущество и магазины евреев. Подстрекательские речи беспрерывно звучат по радио.

На веранде около бассейна молодые члены семьи сидят молча, погруженные в себя. Старый садовник Зиммель сидит вместе с ними на скамье, оглушенный горем, и посасывает трубку, выпуская густые клубы дыма. Зиммель, верный социал-демократ, охвачен трауром по своей партии, оказавшейся такой слабой, что не смогла сохранить Веймарскую республику. Обычно веселая компания ныне погружена в глубокую депрессию и безмолвие. Стены бассейна поглощают каждый звук или нечаянно оброненное слово. Дед закрылся в своей комнате. Он говорил, что всем следует уехать в его усадьбу в Пренслау, а сам вернулся оттуда уязвленным до глубины души. Из всех соседей по имению только барон обрадовался, увидев его. Не так повел себя человек, бывший его душевным другом десятки лет. Дед вошел к нему в трактир, находящийся в глубине леса, забитый народом, в надежде излить другу душу. Но тот повернулся к нему спиной. Дед понял, что ему лучше уйти. Он вернулся в Берлин, уверившись в том, что стал лишним в христианском окружении.

Гейнц извелся. Дом угнетен. А на улицах не прекращается ликование. В конце недели Гейнц вышел вместе с Бертель из дома, чтобы немного проветриться в центре города, и почти тут же наткнулись на шумное шествие. «Веселись и пой, Германия!», «Хайль Гитлер!» — катилась людская волна. Лес рук вздымался над головами, забившими центральный проспект. Они были оттиснуты четкой колонной выстроенных по росту мужчин, женщин и детей. Стук начищенных до блеска сапог звучал в ритме маршевых националистических песен, сотрясая воздух. Флаги развевались над тысячеголовым строем. Пламя национализма пылало в сердцах, они двигались четкими прямыми рядами, чеканя шаг.

Стук каблуков гремел по центральному проспекту. И беспрерывно неслось: «Хайль Гитлер». И беспрерывно вздымались руки. «Когда кровь евреев потечет с ножей, Германия станет свободной!». Взвод барабанщиков шел впереди колонны. Бертель побледнела, сама себя подбадривая шепотом: «Это не моя страна. Это не мой народ. Я — еврейка, Мое отечество — страна Израиля». Гейнц отрешенно следил за шагающими мимо колоннами. Штурмовик, следящий за порядком у края тротуара, подбежал к нему и заорал:

— Поднять руку!

Гейнц не прореагировал.

— Мы отсечем тебе голову! Вырвем глотку, подними руку, как все!

Лицо штурмовика пылало, уши его побагровели. Гейнц сильнее сжал руку Бертель, и они удалились подальше от бесчинствующего нациста и рева человеческого отребья.

Дом Френкелей охвачен гневом. Огненные флаги, рев труб, грохот барабанов, националистические песни, единый стук каблуков вскружили голову Лоцу. Светловолосый парень говорит так, словно принадлежит к лагерю победителей. Лоц — спортсмен. Кубки по хоккею, полученные им на соревнованиях, выстроились на полках в его комнате. Парень ведет себя так, словно проклятия нацистов в адрес евреев его вообще не касаются. С высокомерием обвиняет самих евреев в их положении.