Королевский гамбит

Я на мгновение испугалась за него, ведь он мог пострадать. Затем, перекрывая стихавший стук, раздался его голос, и я по сочным выражениям с облегчением поняла, что он цел. Но, пожалуй, мне следует заглянуть в мастерскую… и не просто из любопытства, а чтобы убедиться, что учителю не нужна помощь. И он, разумеется, не поставит мне в вину обычное проявление вежливости.

Прежде чем я успела убедить себя, что собираюсь так поступить не из обыкновенной любознательности, Леонардо вышел из мастерской, захлопнув за собой дверь и скрыв все хранящиеся там тайны.

— Прости, если разбудил тебя, милый мальчик, — произнес учитель, стряхивая грязь с все того же черного жакета. Печально взглянув на порванный рукав (теперь я понимала жалобы синьора Луиджи на небрежное обращение Леонардо с одеждой), он присовокупил: — Кажется, мне придется кое-что исправить в одном из моих изобретений, прежде чем оно увидит дневной свет.

Дневной свет? Я забыла о своем любопытстве, ибо его слова заставили меня обратить внимание на приближавшееся к десятичасовому рубежу солнце, лучи которого врывались через окно.

— Я проспал, — испуганно воскликнула я, выбираясь из постели. — Мне надо срочно в мастерскую. Константин подумает, что я тоже, как Томмазо, ушел.

— Не бойся, я уже сообщил ему, что ты помогаешь мне в одном деле, — заверил меня Леонардо. Указав на пергаментный листок на столе, он добавил: — А вот и то дело. После омовения и молитвы можешь приступать к переводу письма, о котором мы говорили ночью.

Через несколько минут я уже сидела за столом, на котором рядом со мной лежало перо и стояла чернильница. Тут же на его сверкающей поверхности возвышалась, словно какого-то второстепенного небесного покровителя, фигурка шахматной королевы, придававшая мне вдохновения. Я улыбнулась ей, а затем, нахмурив брови, начала переводить послание на народный язык.

Я не знала, что меня ждет… то ли любовное письмо, то ли исповедь. Впрочем, учитель сказал мне, чтобы я не волновалась.

— Возможно, это всего лишь перечень нарядов либо драгоценностей графини или, быть может, ее бывших возлюбленных, — пренебрежительно пожав плечами, произнес он.

Но с первых слов я поняла, что ему попалось в руки нечто более значительное.

Оно оказалось короче, чем я ожидала, едва с полстраницы. Я с радостью обнаружила, что учитель написал его слева направо, а не, как привык, справа налево. То там, то здесь мне попадались неправильно написанные буква или слово, однако эта ошибка могла принадлежать как автору письма, так и ему. Впрочем, меня поразило, что ему удалось, видимо, полностью восстановить текст письма, тем более это было удивительно, что ему этот язык был неизвестен.

Впрочем, не менее удивительно было и то, что нигде не было видно ни обращения, ни подписи, и на это обстоятельство я, прежде чем приступить к работе, обратила внимание учителя.

— Весьма необычно для письма, — согласился он, а затем, поясняя, сказал, что на оригинале сохранились следы красного воска. — Хотя я сомневаюсь, что отправитель поставил свою обычную печать, желая скрыть под воском свою подпись. По-моему, его, отправляя, вложили внутрь какого-то предмета — пакета, скажем, или другого письма, — которое затем выбросили, лишив возможности установить личность отправителя.

И вскоре я поняла, что у получателя были все основания опасаться того, что письмо попадет в чужие руки. Когда я перевела последнее слово, у меня уже не было никаких сомнений в том, что эти несколько строк представляют собой подробный план убийства.

Едва я положила перо, как учитель склонился над моим плечом и уставился на лист.

— У тебя довольный вид, мой мальчик, — сказал он мне. — Смею ли я предположить, что в письме содержится нечто важное?

Я утвердительно кивнула головой и вручила ему перевод. Усевшись на скамейку напротив меня, он прочитал его вслух.

— «Все идет, как было задумано. Пастух будет в Милане в указанные дни. Остается лишь выбрать время и место. Я поручаю тебе отыскать одного или двух человек, готовых ради денег обагрить руки кровью, а также избавиться от них, когда сочтешь целесообразным. Не забывай о важности нашей миссии. Помни о том, что от успеха этого дела зависит судьба двух держав. Нам нельзя потерпеть неудачу».

Дочитав до конца, он просидел несколько минут молча. Наконец, я осмелилась сказать:

— Это письмо — вполне убедительное доказательство причастности графини к заговору. Его автором, скорее всего, является французский посланник, ведь он говорит о двух державах — разумеется, Франции и Милане. И очевидно, что в исполнители выбрали как раз Ренальдо и Лоренцо.

— А жертва? — быстро спросил Леонардо.

Я пожала плечами.

— Если причина связана с государственными делами, тогда смерть графа и впрямь важна. Итак, пожалуй, мы с самого начала были на верном пути, и убили его все-таки не по ошибке.

Хотя я мысленно и поздравила себя с тем, что мне удалось искусно изложить свою версию, Леонардо, тем не менее, приподнял бровь.

— Ты убежден в этом, Дино? — осведомился он. — Не забывай о том, что автор письма прекрасно понимал, что в чужих руках его слова могут показаться подозрительными. Слово «державы», возможно, имеет символическое значение, указывая, быть может, на два разных города или два разных семейства. И в письме, помнишь, автор называет свою жертву пастухом. Если граф Феррара не вел в последнее время сельскую жизнь, такое название лишено всякого смысла. Оно, однако, напоминает о литургическом значении… пастух человеков, пожалуй?

Я задумалась, он же продолжил:

— И что есть у пастуха, помимо посоха, похожего на изогнутую палку епископа, символ его власти. Мы могли бы подыскать доказательства и для твоего предыдущего предположения, что подлинной жертвой должен бы стать его преосвященство Стефано, кардинал Нардини, архиепископ Милана. И тогда убийство графа было бы ошибкой, ибо, как я подозреваю, ни Лоренцо ни Ренальдо не знали его преосвященство в лицо, лишь видели его одежду.

— Но зачем убивать кардинала? — недоуменно осведомилась я. — Не было бы целесообразнее разделаться с посланником, тем более речь в письме идет о судьбе двух держав?

— Мой дорогой мальчик, ты, разумеется, знаешь, что церковь ведет себя в политике столь же свободно, как любой государственный деятель или король. Вспомни слова секретаря архиепископа о том, что к мнению его преосвященства прислушивалось четверо пап и однажды его могли избрать на этот пост. Миланский архиепископ обладает гораздо большим политическим влиянием, чем граф в роли посланника.

Поставив локоть на стол, я уперлась кулаком в подбородок и задумалась над его словами. Несколько разочарованная тем, что он не оставил камня на камне от моей искусной версии, я, подумав, была вынуждена согласиться с ним.

— Но мы сходимся в том, что французский посланник и графиня Мальвораль участники заговора, верно?

— Сейчас это всего лишь догадка, — ответил Леонардо. — Не забывай, что хранение письма является не доказательством вины графини, а лишь ее возможной причастности. Не исключено, что она выкрала это письмо у настоящего злодея, быть может, того же графа, и теперь держит его под замком, надеясь шантажировать его. Также возможно, что именно граф вступил в сговор с французом. Мы уже слышали слухи о том, что двоюродный брат герцога попал в какую-то неприятную историю.