Коронованный наемник

Рыцарь вскочил из-за стола и широкими шагами заметался по комнате:

– Все было совсем не просто, Леголас. Вы привыкли слышать об Эрсилии, как о бессловесной жертве обстоятельств, ставке, призе в грязной игре. Но вы не знали ее до болезни… Я люблю княжну, Леголас, и способен на многие идиотские поступки ради нее, но Эрсилия никогда не согласилась бы на то, чтоб ее жизнь была выкуплена ценою гибели княжества. Один Моргот знает, что она пережила до тех пор, пока разум ее не начал угасать. Но в те первые ужасные недели ее болезни я проводил с нею целые часы. Она боялась, что вскоре не сможет более ничего за себя решать, и спешила принять все нужные решения немедля. Я дал ей клятву тогда. Клятву, что дам ей умереть в любом образе, что уготован ей ее судьбой, но не пойду на сделку с Сармагатом. В те дни я узнал, что в глупых романах, так любимых моей Кэмми, пишут множество выспренних, но невероятно правдивых вещей. Оказывается, тошнотворные сентиментальные метафоры не лгут, сердце и правда может болеть, а душа рваться в клочья. Но я знал, что Эрсилия права. Нельзя купить одну, даже самую дорогую жизнь, ценою тысяч других… Я нанес Сармагату визит и сообщил, что Эрсилия готова к смерти, а я останусь верен присяге. Орк ничуть не разозлился. Он мягко усмехнулся и сказал, что понимает меня и уважает мой выбор. Попросил передать Эрсилии его сожаления и преклонение перед ее смелостью. Добавил, что Камрин может ехать со мной. А потом протянул мне сложенный лист бумаги и попрощался самым дружеским тоном.

Совершенно ошеломленный, я спустился к коновязи. Сестра и правда, ждала меня там. Но, взглянув ей в глаза, я понял, что она никуда не собирается ехать. Развернув лист, я обнаружил список из десяти имен. Это были имена моих солдат. Удивленный и встревоженный, я попросил у Кэмми объяснений, но она лишь сказала, что останется у Сармагата. Останется залогом того, что мне позволено будет вернуться, когда я передумаю. Больше она ничего не добавила… Леголас, я не сводил глаз с моих подчиненных, ожидая, что Сармагат готовит атаку или ловушку... Через две недели оказалось, что все они больны Волчьим безумием. А ведь тогда я еще не знал, что болезнь вызывают воды Плачущей Хельги. Вообразите мой ужас. Тогда же я получил второй список, тоже из десяти имен, и уже знал, что именно он означает. Куда уж яснее намек… А теперь скажите мне, принц, был ли у меня выбор… Я могу теперь придумать сотню объяснений тому, как может вызвать хворь вода из ручья. Но мои люди захворали, не покидая Тон-Гарт, снабжаемый чистейшей водой Бервировых источников… Как Сармагат управляет этой хворью на расстоянии? Знал ли он заранее, что именно эти солдаты занедужат? Или же он сам умеет насылать болезнь? Я не нахожу ответов на эти вопросы, Леголас. И это связывает мне руки и превращает в мнительного параноика, не знающего, откуда ожидать нового удара. Я даже подозревал в гарнизоне мерзавца, подкупленного этим орком, – Йолаф криво усмехнулся, – недурно, а? Предатель ищет конкурента. Но это все походило на худо рассказанную басню. Привезя Эрсилию к Сармагату, я впервые пошел на прямое столкновение с ним. Я был загнан в угол и потерял осторожность. Толком не выбирая слов, я спросил орка, какого балрога мне под угрозой уничтожения княжества соглашаться участвовать в его уничтожении. И вот тут, принц…

Йолаф запнулся. Остановился у стола и снова сел.

– Тут Сармагат вдруг заговорил со мной иначе. Без всякого яда, без малейшей иронии он заверил меня, что не стремится к уничтожению Ирин-Таура, и если я выполню свои обязательства, то и он дает мне слово избежать масштабной войны и многочисленных жертв. И знаете, что самое абсурдное?.. Я ему поверил…

На лице Леголаса не дрогнул ни один нерв, но Йолаф отчетливо услышал, как скрипнули по столешнице когти.

– Я знаю, – негромко процедил он, – я знаю все, что вы хотите сейчас сказать. Я сам много раз говорил себе эти слова… Но Морготова плешь!!! – вдруг взревел он, впечатывая кулаки в грубо оструганное дерево, – да, я поверил ему!!! Вы не знаете Сармагата, Леголас… Он жестокое, хладнокровное, расчетливое чудовище, но если завтра он снова даст мне слово, чего бы оно ни касалось, я снова ему поверю!!!

Лихолесец не успел понять, откуда взялся гнев, неожиданно вспыхнувший в груди, но противиться ему у него не было сил. Он вскочил, нависая над рыцарем:

– Почему? – почти шепотом проговорил он, – почему, Моргот тебя подери, ты похваляешься тем, что готов безоглядно доверять мерзавцу, уничтожающему твой мир, твоих людей, твою возлюбленную? Почему? – зарычал он, вцепляясь рыцарю в горло и вздергивая на ноги.

Но Йолаф не дрогнул. Он стоял, неотрывно глядя Леголасу в глаза, и лихолесец чувствовал, как под кожей ровно бьется ничуть не ускорившийся пульс. Затем так же тихо и твердо отрезал:

– Ты презираешь меня? Мне наплевать, слышишь? Мне давно наплевать на то, как ко мне относятся и что думают обо мне. Я уже не могу позволить себе такую роскошь, как самоуважение. У меня уже нет ни чести, ни достоинства, ни принципов. Я оборвал, обшаркал все эти кружева в той чаще, сквозь которую ломлюсь. У меня есть только моя борьба, моя цель и ответственность за моих людей. За тех, кому я еще могу помочь.

Несколько мгновений они стояли друг против друга, словно выжидая, кто нанесет первый удар. Но в следующий миг Леголас коротко выдохнул и разжал пальцы, делая шаг назад:

– Прости, – проговорил он глухо, – я не вправе тебя судить. И ты прав, я не знаю всего, что известно тебе, а потому не могу тебя понять.

Йолаф медленно покачал головой, садясь:

– Брось извинения. Ты еще не раз почувствуешь этот гнев. Я помню это… Эрсилия дважды пыталась меня убить.

Леголас тоже опустился на табурет, переводя дыхание и унимая гул в ушах.

– Так это не я? – пробормотал он, – а эта тварь?

Рыцарь промолчал, но лихолесцу не нужно было ответа. Помолчав, он сдвинул брови:

– Ты можешь быть кем угодно, но на сумасшедшего ты не похож. Почему ты доверяешь Сармагату? Просто объясни мне. И я постараюсь понять.

Йолаф задумчиво постучал кончиками пальцев по столу:

– Мне трудно разумно объяснить это… Принц, вы, эльфы, привыкли видеть в орках лишь безымянных, безликих врагов. Мы, ирин-таурцы – несимпатичных соседей. Но Сармагат… Как объяснить тебе, Леголас… Я глубоко и жгуче ненавижу этого орка. Я на свой лад даже боюсь его. Но отчего-то я не могу его не уважать. Порой мне кажется, что я восхищаюсь им. Это трудно понять, но в Сармагате есть нечто особенное. Все в его свите преданы ему безоглядно. Таргис искренне готов идти за него на любые мучения и смерть. Он умеет внушить нечто, что стоит за гранью обычного страха вассала перед жестоким сеньором. Признаюсь, мне трудно представить, чтобы его сторонники взбунтовались против него, каких бы причин у них для этого ни возникло. Даже Камрин не раз говорила мне, что Сармагат никогда не лжет, и на его слово можно полагаться, как на неколебимую истину.

Леголас провел ладонью по лбу:

– Это звучит совершенным вздором, Йолаф.

– Я не сомневаюсь, – Йолаф безнадежным жестом хлопнул руками по столу, – но мне часто кажется, что именно в этом и заключается главная сила Сармагата. Он обладает своеобразной властью над умами и душами. Вы спрашивали об оборотнях… Здесь нет никакой интриги. Сармагат равнодушен к людям, именно равнодушен. Он не испытывает желания специально причинять им страдания, но при этом и помогать им ему без интереса. Заразившиеся крестьяне не вызывают у Сармагата жалости, скорее, он презирает их за недальновидность и суеверие. Таргис отлавливает для вождя тех, кто начал обращаться, и, дождавшись их полного обращения в варгов, дрессирует их для верховых и боевых целей. Но он не хотел, чтоб об оборотнях в их самой страшной ступени было известно в княжестве. Почему? Камрин говорит, он стремился избежать паники. Меня удивляет подчас несуразность некоторых его решений. Сармагат то холодно, цинично безжалостен, то вдруг проявляет недюжинное благородство. Я по сей день не вижу особых причин, почему он спас Таргиса.

Сам я привык к тому, что оборотни никому не опасны, поскольку Таргис держит их под замком. Но в тот день что-то пошло не так, и несколько несчастных вырвались на волю. Сармагат был в ярости… Однако, он не наказал Таргиса, хотя тот был уверен, что не минует казни. Оборотни вообще намного сильнее людей… – Йолаф нахмурился, и в глазах промелькнула боль, – в день нашей с тобой встречи Эрсилия едва не убила одного из моих солдат и ранила троих, вырвавшись из грота, где она живет. А ведь раньше она даже не умела натягивать легкий лук.

Йолаф замолчал на несколько секунд, и Леголас не прерывал молчания. Он видел, что рыцарь пытается снова собраться с мыслями. Но Йолаф поднял взгляд, и на сей раз в серых глазах была лишь привычная Леголасу сдержанная суровая решимость.

– Мы не о том говорим, принц, – ровно вымолвил он, – в сущности, мои личные беды и переживания – вовсе не твоя печаль.

– Быть может, – Леголас подался вперед, – но Йолаф, меня терзает недоумение. Я месяцами бился лбом в глухую стену, пытаясь выяснить, в чем первоисточник Волчьего безумия. Крестьяне упорно утверждали, что не знают этого, то же самое утверждал и князь. Ты же раскрыл мне этот секрет без всяких колебаний. Так какого же Моргота Иниваэль строит из себя слепое неведение? А он был очень убедителен, уверяя меня, что не знает причин болезни. И почему крестьяне все еще трепещут перед Волчьей хворью? Неужели ты не предупредил их об опасности? Ведь достаточно обходить стороной Плачущую Хельгу. В конце концов, можно обрушить скалу, завалив ручей.

Йолаф дернул уголком рта:

– Эру, Леголас, если б все было так просто. Если б в этом княжестве правил здравый смысл… Но если князь не рассказал тебе о Хельге, значит, Сармагат запретил ему это, не желая облегчать тебе поиски первопричин болезни, а Иниваэль слишком боится за жизнь Эрсилии, чтоб противоречить ему. Об обрушении скалы я думал, но ведь Хельга – не пруд. Ее воды текут из-под земли, и кто знает, куда устремится ее вредоносная вода, если разрушить нынешнее русло. Сейчас хотя бы известно, где опасный ручей. Крестьяне же… Леголас, ты много имел дело с простонародьем человеческой расы?