Коронованный наемник

– Как ты? – мягко спросил он, приближаясь к другу, но тот только поежился, не отрывая глаз от огня.

– Зря ты их оттащил, дружище, – глухо проговорил лихолесец, – пусть бы… Тошно мне жить.

Йолаф покачал головой и опустился на потертую шкуру:

– Не думай об этом сегодня, ты слишком много пережил. Завтра мир уже покажется не таким поганым местом.

Леголас помолчал, а потом тихо вздохнул:

– Я повсюду разжигаю раздор, Йолаф. Где бы я ни оказался – там тут же вспыхивает свара. Мне нельзя приближаться ни к людям, ни к эльфам. Я всем приношу беду.

Рыцарь нахмурился:

– Ты чушь-то не городи. Беду он приносит. Беду, брат, приносят другие посыльные. Себялюбие, гордыня, глупость и ханжество. Уж мне-то можешь верить. Я сам из их рук кой-чего по скудоумию принял. И еще… Ты не один, Леголас. И там, на берегу, была не лишь озлобленная, оголтелая толпа. Твой боец, Алорн. Он преклонил колено возле тебя, когда ты был в беспамятстве, и просил у тебя прощения. Я уже не говорю о себе…

Лихолесец сжал кулаки, поводя головой, словно от мучительной боли:

– Они были правы. Я действительно готов был тебя убить…

– Да замолчишь ли ты, беспамятный! – повысил голос Йолаф, – ты спас меня. А убить меня затеял тот, что в тебе сидит, а совладать с тобой не может. Да что я тебя учу, сам все не хуже знаешь, только упираешься, что осел на ярмарке.

Леголас вскинул глаза на друга, то ли собираясь спорить, то ли добавить что-то еще, но в этот миг в дверь постучали, и на пороге появился молодой рыцарь:

– Командир, – в его голосе подрагивало волнение, – к вам визитеры.

Оттеснив юношу назад, в келью вошли трое орков. Не обратив на Леголаса ни малейшего внимания, они окружили Йолафа.

– Идите за нами, рыцарь, – пророкотал старший, высокий кряжистый воин в рогатом шлеме, – господин немедля требует вас к себе.

Леголас встал, собираясь вмешаться, но Йолаф предупреждающе вскинул ладонь:

– Оставь. Это мое дело.

Лихолесец шагнул вперед, сдвигая брови, а рыцарь уже надевал плащ:

– Дружище, доверься мне, – негромко проговорил он, – я должен идти, просто поверь и не тревожься.

За Йолафом и его конвоирами захлопнулась дверь, а принц опустошенно опустился на шкуру, с которой только что встал главарь мятежников. У самого очага на косматом меху валялась скомканная бумажка, и Леголас машинально потянулся к ней. Развернул.

На влажном клочке, там и сям окрашенном разводами крови, были торопливо набросаны несколько строк:

«Милый брат. К Княжьим угодьям идет доброе стадо матерых оленей, всего восемнадцать голов, что от вожака откололись. Егерю их на вертела насадить охота, а посему в угодьях учинен пожар. Как бы не угодили олени на рыхлый снег, ног не изранили. Головной у них несправный, на верную смерть ведет. Порадей. Люблю. К.»

====== Глава 28. О мертвых, верных и благодарных ======

Холодно… Эру милосердный, почему здесь всегда так холодно? Огромный камин ровно дышал багровым жаром, треща и распространяя уютный дух можжевеловых дров, а в зале все равно стоял отчаянный холод, будто стрельчатые окна были настежь распахнуты. Пурга улеглась еще вчера, и сегодня яркие солнечные лучи, так давно не проглядывавшие сквозь серую паклю облаков, щедро заливали Тон-Гарт. Цветной наборный витраж в самом верху окон рассыпал по серым плитам пола легкомысленную радужную мозаику. Деревянный переплет снаружи был обметен искрящимся снегом, и каждый квадратик казался отдельной картиной, вставленной в праздничную рамку.

Во дворе замка кипела жизнь. Слуги расчищали дорогу, истопник споро сгружал с повозки объемистые вязанки дров, кастелянша, зябко кутаясь в меховой котт, спешила к заднему крыльцу.

Князь прерывисто вздохнул, глубже погружая замерзшие кисти рук в широкие рукава, и отошел от окна. Левая сторона груди болела на заунывной ноте, не отпуская ни на миг, но и не постукивая тем страшным острым клювом, за которым обычно следовало удушье, а глаза заволакивало плотной темной пеленой. Эру… как ты терпелив. А может, просто равнодушен? Отчего тебе все не наскучит моя томительная, словно задержанный вдох, жизнь? Оборви эту туго натянутую в моей груди струну и освободи меня… «Покуда другие разгребают золу запаленных тобою пожаров,» – колко ворохнулась где-то внутри острозубая мыслишка, и князь резко и шумно выдохнул, будто стремясь прогнать остомелькоревшее ему чувство стыда. Этот стыд давно не поднимал голову. Он спрятался, уполз куда-то в потаенные глубины сознания, загнанный туда другим, более сильным захватчиком. Страх… Он уже много месяцев втихомолку следовал за Иниваэлем, редко и неохотно показываясь на глаза, как опасающийся пинка нищий. Но теперь он утратил показное смущение и не отступал от князя ни на шаг. Он вытеснил из княжеской души все, что еще держалось в ней – остатки гордости, память о былом достоинстве, скорбь по жене и жажду справедливости. Он заполнял Иниваэля до краев, жил и дышал, словно угнездившийся паразит, питающийся угасающими силами правителя.

Все шло не так… Все перевернулось с ног на голову, словно отразилось в каком-то нелепом надколотом зеркале. А ведь план Сармагата был так прост и ясен, в нем не предполагалось ни малейшего сбоя. Почему, Эру? Почему ты всегда на стороне сильных? Почему совсем не радеешь о справедливости, о благе тех, кому не на что более уповать, кроме твоей всемогущей десницы?

Резкий скрип двери заставил князя вздрогнуть, словно даже эти мысли были крамольны и грозили ему бедой. Но сзади лишь прошелестело тяжелое сукно:

– Батюшка, здравствуйте, – послышался негромкий голос, и Иниваэль медленно обернулся. Эрсилия стояла у камина, потирая ладони, подол юбки был обметан влажной каймой – она только что вернулась в замок.

– И тебе не хворать, – безжизненно прошелестел князь, – что вновь неладно?

Но девушка мягко покачала головой:

– Я не принесла дурных вестей, сюзерен, напротив. И вам докучать не буду, скажите только, не знаете ли, где комендант?

Иниваэль усмехнулся уголком губ:

– Комендант… Ох и охоча ты до эльфийских мужчин. Хоть спросила, не женат ли?

Эрсилия, только что цветущая ровным румянцем морозного дня, вспыхнула густым багровым жаром, губы резко вздрогнули:

– Предпочту сделать вид, что не слышала ваших слов, милорд, – произнесла она, выпрямляясь.

– Отчего же? – Иниваэль вновь отвернулся к окну, – один порченый оказался, самое время другого спроворить.

Княжна медленно вдохнула, крылья носа мелко дрожали. Выдохнув, она ровно и холодно произнесла:

– Мой князь, разрешите спросить, где ныне обретается комендант Сарн. Надобен по важному делу.

Правитель равнодушно пожал ссутуленными плечами:

– Не знаю, не докладывается. Он не из тех, кто сидит в замке и вино хлещет, не иначе, и сейчас в цейхгаузах, али на плацу. Что за дело-то? Знаю, я, пень трухлявый, ему не чета, а только князь тут пока что не менялся. Выкладывайте, миледи, что за срочность.

Лицо Эрсилии все еще пылало, но голос уже звучал с обычной деловитой почтительностью, только в складках блио подрагивал крепко сжатый кулак, словно в нем княжна удерживала натянутые вожжи бушевавшего внутри гнева: