Корпус Вотана (Недомаг-мажор)

Первую тренировку сержанты провели сразу же после объявления. Короткую, всего на полчаса. Но ее хватило, чтобы кадеты мечтали только о сне. Хотя, возможно, и о том, чтобы прибить Ярослава. Но только после сна.

А на стол полковника Сурового лег рапорт, подписанный сержантами всех курсов, с требованием публичного наказания кадета Ярослава Вотана за нарушение слова кадета и грубое неповиновение своему мастеру.

Единодушное требование сержантов было серьезным заявлением. Один увенчанный лаврами побед полководец однажды сказал: “В армии командую я и сержанты”. Если это и было преувеличением, то не слишком значительным. Во всяком случае для Корпуса эти слова были справедливы.

На сержантах-воспитателях держалась дисциплина, начиная отделением и заканчивая ротой. Это они проводили с кадетами 24 часа в сутки. Самые талантливые из сержантов даже становились чем-то вроде священников старых времен. К ним кадеты приходили за советом или делились своими нехитрыми мальчишескими секретами.

Такие сержанты могли научить сделать рогатку и метко из нее стрелять, сделать бомбочку из спичечных головок или, более мощную, из магниевой стружки. Навыки, не описанные ни в одном учебнике для сержантов, но, при правильном подходе, полезные в бою.

Когда Ярослав зашел в расположение взвода, то чуть не вскрикнул — амулет экранирования эмоций резко нагрелся и прижег кожу на груди. Не будь его, Ярослав сейчас, пожалуй, катался на полу, воя от боли.

Двадцать семь пар глаз смотрели на него, как голодный на колбасу. У братьев Матвейчевых один из глаз заплыл. У Валерия правый, у Тимофея левый.

Их вызвали в комнату отдыха сержантов и потребовали, чтобы они подбили однокашников присоединиться к рапорту. Но как бы Матвейчевы не любили Ярослава — делать это оба наотрез отказались.

Сначала куском мыла, завернутым в полотенце долго и методично, на глазах брата избивали Валерку. Били в основном по ногам и почкам. Потом взялись за Тимофея.

После избиения в комнату пришли их мастера: Смирнов и Десятов. Они “возмутились” учиненному над их сервами “беспределу” и вытолкали взашей сержантов-обидчиков. Затем посадили братьев за стол с собой, напоили сладким чаем с конфетами. Распросили о причинах избиения. “Узнав”, посокрушались о произошедшем, пообещали разобраться с избивавшими. И ласково попросили поговорить с однокашниками и убедить таки подписать злополучную бумагу. Ведь если каждый будет нарушать традиции Корпуса, то вскоре и Корпуса не станет.

Матвейчевы поблагодарили мастеров за угощение, но разговаривать со взводом про Ярослава отказались.

Услышав от сервов отказ, сержанты, которых “накрутил” Бакуничев, просто и без затей превратили кадетов в боксерские груши. Но желаемого не добились. Пообещав сервам “превратить их жизнь в ад”, мастера вышвырнули их за дверь, сожалея только о напрасно потраченных конфетах.

Когда братья рассказали однокашникам о состоявшимся “чаепитии”, взвод взорвался возмущенными криками.

— Совсем шакалы оборзели!

— Пусть на… идут со своими бумажками!

— С Вотаном сами разберемся!

Полковник Суровый приходил в роту за час до подъема. В канцелярии его уже ждал стакан горячего черного чая с лимоном. И горе дневальному, если он про это забывал. Выпив чай, Суровый просматривал скопившиеся за выходные документы, раскладывал их по важности или отправлял в мусорную корзину. Последнее обычно касалось рапортов кадет, фамилии которых полковник заносил в маленькую записную книжку, чтобы при случае не забыть припомнить наглость, обращаться к начальству по мелочам.

Через полчаса являлся с докладом Смирнов и получал указания на текущий день и, как правило — нагоняй за минувший.

— Что это такое, сержант?! — Суровый потряс листом бумаги, держа его двумя пальцами.

— Рапорт, товарищ полковник.

— Без тебя вижу, что рапорт, идиот! Ты сержант или погоны жмут? Какого хрена с одним единственным кадетом творится такая дичь?!

— Но традиции, товарищ полковник.

— Да я…(далее последовал ряд непереводимых идиоматических выражений о странностях половой жизни полковника) ваши традиции! Ты, сукин сын, мог объяснить своему (непечатное выражение) Бакуничеву, что Вотана трогать нельзя? Даже если очень хочется. А если у него … зудит, то я ему так почешу, что месяц ходить не сможет!

— Товарищ полковник, но субординация…

— Я тебе, сука, сейчас покажу субординацию. — Полковник закрыл дверь на ключ и хрустнул суставами пальцев. — Отделаю, как бог черепаху.

Оставив сержанта зализывать раны, Суровый отправился в штаб Корпуса. Игнорировать общий рапорт он не мог. Но требовалось утвердить документ у заместителя командира корпуса по воспитательной работе генерал-майора Васильчикова.

Если про солдата говорят: “хорош в строю, хорош в бою”, то про этого достойного мужа можно было сказать: “хорош в постели — при “звездах” и при деле”.

В военном училище курсант Васильчиков выделялся смазливым лицом и выдающимся “достоинством”, которым, нужно признать, умело пользовался. Сначала курсант обслуживал скучающих жен командиров и начальников, мигрируя из постели в постель, как переходящее трудовое знамя. Потом перешел на более высокий уровень, что позволило ему закончить училище с превосходным результатом и получить распределение в мужья единственной дочери главного интенданта гарнизона Элизиума.

Тесть в супружнице души не чаял, а потому зятя не обижал и устроил поистине головокружительную карьеру. А так как, работать Васильчиков умел не головой, а органом пониже, то карьера шла исключительно по линии воспитательной работы.

В 30 лет Васильчиков стал полковником. Казалось, это предел карьеры. Ну кто возьмет дурака в академию генерального штаба? Там своих хватает. Но у начальника академии была молодая жена и не абы какая, а племянница министра обороны.

Так что, по окончании академии, Васильчиков получил синекуру заместителя командира кадетского корпуса Вотана по воспитательной работе и погоны генерал-майора к ней.

Должность была крайне ответственной. Получив директиву из Департамента по воспитательной работе министерства обороны, следовало собрать совещание с подчиненными, где, надувая щеки и выпучивая глаза, с выражением прочитать очередную “указивку” мудрого начальства. После чего потребовать неукоснительного исполнения начальственного слова, и отправиться в личную комнату отдыха, пить коньяк.

Не удивительно, что от тяжелых трудов некогда красавец Васильчиков оплыл, облысел и все чаще жаловался на боли в правом подреберье по утрам.

— Не жалеете вы себя, Степан Игнатович, в такую рань уже на службе. Не по чину. — Суровый знал, в какую точку самолюбия Васильчикова следует бить.

— Что поделать, дорогой Тимур Максимович? Все мы работаем, не щадя себя. Ты сам то, что с утра ко мне? Случилось что?

— Сержант Бакуничев рапорт написал на кадета Ярослава Вотана с требованием наказать за нарушение традиций. И все сержанты Корпуса подписали. Вот, полюбуйся, Степан Игнатович.