Корсар
Шрифт:
— То есть с девчонкой решил войну вести? — спрашиваю, делая шаг в сторону Ковша, а тот напрягается.
— А тебе-то какое дело? — удивляется, болтая виски в стакане. — Таких девок под любым забором целая вязанка.
Тварь конченая.
— Такое, что она моя баба, уяснил? — Подхожу совсем близко, а Ковш расплывается в презрительной усмешке, глядя на меня. Так бы и расквасил его жирную рожу, если бы от него так много не зависело.
Я из тех, кто легко может съездить промеж глаз, но в голове, слава богу, ещё пусть изредка, но рождаются здравые мысли, мешающие испортить себе окончательно жизнь. С
— Она ж мелкая ещё совсем, — гнусаво смеётся, допивая свой виски и со звоном опуская стакан на барную стойку. — Что, нормальные бабы не дают уже, на таких переключился? Ни сисек путёвых, ни жопы нормальной. Может, сосёт хорошо. А, Родя?
Делаю рывок вперёд, а Викинг хватает меня за руку, останавливая. Сука, мать его, ещё мерзостней стал.
Услужливый бармен материализуется будто бы из воздуха и снова наполняет стакан больше чем на половину, а я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Сердце гулко стучит где-то в горле, и пару раз сглатываю, но помогает слабо.
— Тебя, Ковш, оно каким хером колышит? — спрашивает Викинг, в глазах которого опасный огонёк зажигается. Ох, не нравится мне всё это: сдерживающий ярость Викинг, слишком молчаливый Карл, да и я на последнем пределе.
— Витёк, держи себя в руках, — просит Ковш и достаёт из кармана мятую пачку сигарет. — Яростный какой, только гляньте-ка. Ладно, мять сиськи достаточно, теперь можно и поговорить.
— Сразу бы так, — говорит Карл, потирая переносицу.
— Сразу — скучно, — скалится Ковш и продолжает: — Прошу за столик, господа. Присядем, перетрём.
И направляется вглубь зала, где в самом дальнем углу, на небольшом возвышении находится столик из тёмно-коричневого пластика, за который первым же и присаживается.
— То есть, насколько я понял, — начинает Ковш, окидывая каждого из нас серьёзным взглядом, — вы пришли перекупить долг пацана. Правильно всё?
К этому жирному пройдохе можно относиться как угодно, но он умеет решать дела быстро и без проволочек.
— Именно, — киваю, закуривая. Ковш пододвигает ко мне белую пластиковую пепельницу, на удивление чистую. — Но хотелось бы ещё узнать, по какому поводу долг образовался.
Ковш откидывается на спинку стула и, сощурившись, о чём-то размышляет. Будто решает, рассказывать или и так обойдёмся. Потом всё-таки говорит:
— Гадёныш совсем с катушек слетел, если подумал, что со мной в игрушки играть можно.
— В смысле?
— В прямом. Он давно тут тёрся, всё выгодным бочком поворачивался. Не хотел с ним связываться, но потом плюнул и доверил ему товар. Так, просто посмотреть, чего малец ст'oит.
— Полюбовался? — усмехается Карл и выпивает свою порцию виски.
— Ха-ха, очень смешно, — криво улыбается Ковш. — Товар он профукал, хотя нужно было всего лишь отвезти в соседний город, — с каждой фразой всё больше распаляется. Есть вещи, которые не способно изменить время. Ковш всегда был импульсивный и психованный, и как могу видеть, таковым и остался. А между тем он продолжает, размахивая тлеющей сигаретой: — но нет, даже с этим он не справился. Я вежливо попросил вернуть деньги, грёбаные пятнадцать тысяч зелёный, партия-то пустяковая была, новым курьерам всегда малый объём доверяю. Но у него денег,
видите ли, не оказалось.Значит, мои подозрения оказались верны: Артём решил продавать наркоту. Лёгкие деньги, быстрый навар и извечный адреналин. Голову бы ему открутить, но уже поздно.
— И ты не придумал ничего лучше, как послать своих гопников, чтобы они через сестру на него повлияли? — спрашиваю, всё-таки делая глоток виски. Чёрт с ним, на Карла машине уеду.
— Ну а что? — усмехается, складывая руки на объёмном животе, обтянутом чёрной футболкой. — Действенный же способ. Пусть не пацан зашевелился, так ты вот, рыцарь Тощих Сисек и Задницы нарисовался, потрясая кошельком перед моим носом.
— Козлина жирный, — выдаёт Карл, глядя куда-то в сторону.
— Ну а ты чем лучше? — смеётся Ковш. — Тощий только, а так мы с тобой одного поля ягоды.
— Так, хватит! — останавливаю перепалку, которая в любую секунду может перерасти в поножовщину с неизвестным числом жертв. — Говори, сколько он тебе должен.
Ковш переводит на меня взгляд и растягивает губы в улыбке.
— Уж сорок две тысячи, время-то прилично прошло, проценты накапали.
Скриплю зубами, потому что так можно и без штанов остаться, но делать нечего, раз вызвался рулить проблемами, на повороте не соскочишь.
— Гарантии?
— Расписка, чьё-нибудь ухо, палец тоже сгодится, — уже откровенно ржёт Ковш, хлопая себя по жирным ляжкам в потёртых джинсах.
— Всё-таки козлина, — почти меланхолично резюмирует Карл.
— Обожаю, белобрысый твои комплименты. И как я жил столько лет без них? — издевается хозяин этого притона. — Ну а если серьёзно, зови своего казначея, я своего позову, перемелем этот вопрос по-взрослому, как всегда делали.
Карл кивает, достаёт из кармана телефон, и уже через пятнадцать минут выходим на улицу, грузимся в машину, а Чёрный ангел отдаёт распоряжение отогнать наши с Виком мотоциклы к местам их парковки.
А я сижу и думаю, что наконец-то мы с Евой можем отправиться на море.
26. Ева
— Можно мне перед отъездом его всё-таки увидеть? — спрашиваю, когда Роджер застёгивает куртку и поправляет на моей голове тонкую трикотажную шапку, которую заставил надеть, чтобы не простудилась в дороге.
Смотрит на меня несколько долгих секунд, а я внутри сжимаюсь, потому что всё ещё кажется, что Артём умер, просто пока что от меня скрывают правду. Эти подозрения зудят настойчиво внутри, не дают покоя, и пока своими глазами не увижу брата — не успокоюсь.
— Сильно хочется?
— Да, — киваю, — мне очень надо.
Роджер хмурится, но достаёт телефон из кармана и набирает какое-то сообщение.
— Сейчас Викинг должен ответить, возможно ли посещение на данный момент, так что пока можем просто покататься.
Я согласна кататься сколь угодно долго, лишь бы знать, что с братом всё хорошо. Как бы ни злилась на него, но нельзя же вырвать человека — такого близкого и родного — из сердца в один миг. Это же нереально!
Когда умерли наши родители, мне было тринадцать, а Артёму только исполнилось восемнадцать. И он сделал всё, даже невозможное, чтобы добиться опеки надо мной, несовершеннолетней, хотя по всему выходило, что моё место отныне — интернат.