Корсар

Роджер молчит и идёт дальше, и мне кажется, что снова попала в тот день, когда привёл меня на кладбище, чтобы обнажить кусочек своей души. Эти моменты его тщательно подготовленной, какой-то выстраданной откровенности кажутся мне особенно ценными. Он доверяет мне, а иначе не приводил бы туда, где живёт его память, и ходят стройными рядами призраки прошлого. Не знаю, может быть, он не одну меня посвящает в личные моменты своей жизни, но отчаянно хочется верить, что всё-таки значу для него чуть больше, чем те, другие. Которые просто “для траха”, как он однажды сказал.

— Можно и так сказать. — Останавливается возле детской площадки и смотрит себе под ноги, как будто найти что-то хочет, но не получается. — Неподалёку, кстати, раньше были отличные турники, мы с Викингом часто занимались после школы, но лет десять как снесли. Магазин какой-то построили.

Усаживает меня на деревянное сидение качелей, а сам присаживается на соседнее. Протягивает руку в сторону и чуть-чуть подталкивает, и я улыбаюсь, когда внутри, где-то под ложечкой сворачивается тугой клубок предвкушения полёта.

— Неплохое было время, на самом деле.

— Наверное, — говорю, потому что не знаю, что ещё можно сказать в этой ситуации. Это двор, где он вырос? Или они просто сюда приходили? — В детстве часто бывает хорошо.

— А вон те окна, видишь? — Указывает рукой на дом, а я пытаюсь понять, куда именно мне смотреть. — Вот там, на пятом этаже, слева. Видишь?

Прищуриваюсь, чтобы лучше рассмотреть и всё-таки нахожу взглядом нужные окна. И снова ничего особенного — белые, пластиковые рамы, какие-то занавески по ту сторону мутных стёкол, всё как у всех.

— Да, вижу.

— Когда-то я жил в ней… ну, до всего случившегося.

— О, понятно.

— Я, когда освободился, мать к тому моменту уже умерла, квартиру продали кому-то. Так что порог родного дома, — при этих словах горькая усмешка появляется на его губах, — больше ни разу не переступил. Но иногда сильно тянет, я прихожу, сажусь сюда и пару часов таращусь на окна, точно придурок.

— Ясно…

— Знаешь, зачем тебя привёл сюда?

Пожимаю плечами, отталкиваясь ногами от земли. Качели слегка скрипят, но с каждой секундой раскачиваются всё сильнее, от чего перехватывает дух и хочется взлететь куда-то в небо. И лететь, рассекая слои атмосферы.

— Это, в сущности, связано с тем, почему я напился, — продолжает, а я раскачиваюсь всё сильнее и сильнее. — Ты же просила рассказать, поэтому вот… просто здесь мне становится чуть проще о многом говорить. В общем, Урод жив, я видел его вчера.

Торможу пятками, чуть не лечу кубарем вниз, лишь чудом удерживаясь на сидении, когда до меня доходит смысл этих слов.

— Это твой отчим, правильно? — переспрашиваю на всякий случай, хотя мне и так всё ясно. — Его же ты уродом называешь, да?

— Именно. Я ехал на треки, застрял в чёртовой пробке и вдруг увидел его в салоне обшарпанного внедорожника. Лишь на несколько мгновений, но этого хватило. Не поверил сначала, подумал, что померещилось, но всё-таки это был он.

— Ты же думал, он умер… — единственное, что удаётся выдавить из себя.

Спрыгиваю на землю и начинаю расхаживать из стороны в сторону, потому что так всегда, с самого детства легче думается.

— Ага… я не выдержал, — продолжает, глядя на окна уже чужой квартиры. — Поехал к Викингу, потому что должен был выяснить, почему врали столько лет. Я должен был, понимаешь?

— Они?

— Отец и Викинг, — вздыхает и переводит на меня взгляд, в котором слишком много боли. — Они хотели как лучше, я понимаю, но ложь от этого меньше не становится. И это, мать их, меня убивает!

Последнюю фразу он почти выкрикивает и бьёт кулаком по железной трубе, к которой крепятся качели. Раздаётся глухой звук удара, лёгкий звон и шипение Роджера, потому что, наверное, слишком сильно ударил.

Подхожу к нему, беру его руку в свою и прикладываю её к сердцу.

— Я люблю тебя, — говорю единственное, что считаю уместным в этой ситуации. Всё равно никаких слов больше не смогу для него найти.

Роджер смотрит на меня несколько мгновений, не моргая, словно гипнотизирует. После зарывается пальцами в мои волосы на затылке и слегка сжимает.

— Ева-а, — протягивает, упираясь лбом в мой, а дыхание из груди вырывается натужно, с нездоровыми хрипами. — Ты единственная за всю эту долбанную жизнь готова принять меня со всем тем дерьмом, что я таскаю в себе.

Он целует меня в макушку, а я закрываю глаза, чтобы не растерять то тепло, что плещется внутри.

— Родя, сынок, — раздаётся совсем рядом, а я чувствую, как напрягается Роджер. Словно закостенел при звуке этого голоса.

— Отец… — выдыхает, а я отстраняюсь.

Оглядываюсь и вижу перед собой немолодого мужчину, невысокого и довольно стройного, с зачёсанными назад седыми волосами. Ему, наверное, лет семьдесят, может, чуть меньше, но в почти чёрных глазах горит такая жажда жизни, что почти сразу забываешь, что перед тобой — весьма немолодой мужчина.

— Мне Витя позвонил сегодня, — произносит низким уверенным голосом. — Я приехал поговорить.

— Какая честь, — усмехается Роджер, глядя на отца. — Аж все дела свои бросил, жену молодую одну рыдать оставил и к сыну примчался. Я прямо тронут. До глубины чёртовой души.

— Не ёрничай, Родя.

— Посоветоваться забыл.

Они совсем не похожи, но есть в них нечто общее: внутренний стержень и сила, которой не выходит сопротивляться.

Пытаюсь отойти в сторону, потому что кажется: я здесь точно лишняя. Им определённо нужно поговорить наедине, мне лучше поехать домой и убрать наконец осколки. Но Роджер удерживает на месте, сжимая пальцами предплечье так сильно, что, наверное, след пальцев останется.

— Как ты меня нашёл? — спрашивает Роджер, а в голосе звенит сталь.

— Витя сказал, что ты обо всём узнал… я звонил тебе всё утро, но безрезультатно, телефон выключен. Домой к тебе заехал, но и там тихо.

— И ты сунулся сюда, да?

Отец хмурится, но молчит, лишь кивает. На его холёном лице, на миг отражаются эмоции, но мужчина быстро берёт себя в руки. Только в глазах мелькает непонятное выражение, объяснения которому найти так и не удаётся.

Одно я поняла точно: между этими двумя всё далеко не просто.

— Я знал, что ты можешь быть здесь… сегодня.