Кошачьи язычки

На Рождество мы улетели на Ибицу. Семейная суматоха и работа Филиппа над эскизом пристройки стали причиной того, что днем мы почти не виделись. Спали мы в одной комнате, впервые за долгие месяцы, и даже любили друг друга, но молча, как будто из чувства долга, и оттого унизительно. По утрам, когда другие пары собирались под солнцем на завтрак, в халатах, еще теплые после постели, каждый понимал, чем занимались ночью остальные. В воздухе так и веяло чувственностью, от которой у меня перехватывало дыхание. Только я выделялась на общем фоне и сознавала свою ущербность.

На обратном пути, в самолете, я попыталась объяснить Филиппу причины своего поведения, прося понять меня. Хорошо, сказал он, если я возьму маленький отпуск, он тоже постарается выкроить несколько дней отдыха и съездит со мной в Италию. Его предложение — Люкка. Там мы еще ни разу не останавливались.

Мне пришлось срочно слетать в Нью-Йорк и Сан-Франциско, потом мы организовали большую выставку Поллока в Мюнхене, а он еще несколько раз съездил к родителям в Ибицу — все из-за той же пристройки, — так что осуществить свою задумку мы смогли лишь в начале лета, встретившись в Милане, куда он приехал из Испании, а я из Мюнхена. Едва сойдя с самолета, мы взяли напрокат машину. Было третье июня.

Мы прибыли в Люкку поздней ночью, и он уснул, не успев лечь в постель. На следующий день мы бродили по городу, который я немножко знала, потому что раньше ненадолго случайно заезжала сюда и с тех пор мечтала побыть здесь подольше. Мы бродили от Piazza к Piazza, [33] пока наконец не остановились у Сан-Микеле с его прекрасным полосатым фасадом, возле которого познакомились с одним английским писателем и его незрячей супругой, и те пригласили нас поужинать вместе. Весь вечер Филипп блистал остроумием, и на прощанье слепая англичанка сказала мне, что давно не проводила время так чудесно с почти незнакомыми людьми. И что я, должно быть, счастливая женщина, если со мной такой потрясающий мужчина.

33

Площадь (итал).

Филипп предложил вернуться в отель через городской вал, и я согласилась. Мне было хорошо шагать рядом с ним теплой летней ночью, вспоминая про себя смешные шутки, то встречаясь с ним взглядом в свете фонарей, то снова теряя его во мраке. Я чувствовала себя защищенной и не сомневалась, что сегодня ночью смогу доказать ему свою безграничную любовь. У нас все пойдет как раньше. Городские куранты пробили полночь. И тут он внезапно остановился и сказал мне.

Скорее всего, он все решил еще в Ибице. Он намеренно привел меня в такое место, где я была перед ним безоружна, он ведь знал, как я люблю Италию. Лето, теплая ночь, напоенная восхитительными ароматами пиний и олеандров, и мы, неспешно бредущие через городок, своей непередаваемой атмосферой чарующий даже сильнее, чем Флоренция. Уже в Ибице он решил, что Люкка очарует меня и это смягчит удар. Со снайперской точностью он выбрал место и время, уверенный, что я не смогу сопротивляться. Под бой часов.

Додо

Какого черта мы не взяли такси?! Холод собачий, ветер так и свищет, и город мрачный, и мне позарез нужно купить новое пальто, длинное и теплое, вот только на какие шиши?

Проклятая сырость проникает под одежду, как будто сама смерть щупает меня своими пальцами. Ма говорила про такую погодку: в самый раз для стирки. Чего она только не пережила в то ужасное время, в войну и первые послевоенные годы. Ничего не было — топить нечем, есть нечего. Они часами кипятили белье в котле — стирального порошка тоже не было, — а потом вешали сушиться. Покрывала выжимали вдвоем, одной не справиться. И так — целыми днями. Думаю, для нее самой большой радостью в жизни стала первая стиральная машина. И конечно, Фиона, хотя я так и не показала ей официального отца, о котором, впрочем, она никогда не спрашивала.

Мне это кажется странным. Я на ее месте наверняка захотела бы узнать, кто этот тип. Если Фиона когда-нибудь объявит мне, что она беременна, а кто отец ребенка — не мое дело, не уверена, что так легко проглочу это. А ей, по-любому, башку оторву — за глупость. Зря, что ли, я ее учу не связываться со всяким дерьмом.

А потом у Ма появились бы правнуки. С ума сойти. Жалко, что ее больше нет. Сколько мы с ней собачились, а ведь, если подумать, ничего на свете я не хотела бы больше, чем жить с ней и с Булочкой. Чем мы не семья? Я так классно это все себе представляла: бабушка, мать и дочь вместе под одной крышей. А свои романы, в конце концов, я могла бы крутить и за пределами дома. Кроме того, не век же мне их крутить.

Все-таки мы чокнутые: с одной стороны, нам жалко, что мы стареем, а с другой — даже не замечаем, как бежит время. Когда Булочке стукнет восемнадцать, мне хочешь не хочешь придется ей все рассказать, а там пусть сама решает, как ей быть со своим Папочкой. И еще надо будет свозить ее в Пиннеберг и посадить розовый куст на могиле бабушки — она меня уже давно об этом просит. И мне будет все равно, кого я там встречу, Нору или Ахима, в этой вонючей дыре, где трусливые сволочи давят хромых женщин и даже не останавливаются посмотреть, жива ли жертва.

Нора

Мы уже дошли до «Эрмитажа», когда я наконец не выдержала и прервала этот заговор молчания.

— Вы что, — сказала я, — есть совсем не хотите?

По-моему, Клер, меня даже не услышала. Высокая и стройная в своем элегантном белом пальто, с коротко стриженными волосами, отливающими в свете фонаря, как мишура, она остановилась на тротуаре в паре метров от нас и оглянулась назад, словно хотела навсегда запечатлеть в памяти влажный блеск булыжника. Додо швырнула окурок на канализационный люк и тоже проигнорировала мой вопрос.

— Слушайте, давайте просто хорошенько отдохнем, — как можно дружелюбнее заговорила я. — Пошли. Выпьем по аперитиву — и настроение сразу поднимется. Говорят, здесь исключительно вкусно готовят утку.

Клер перестала оглядываться по сторонам и с ужасом уставилась на меня. Додо засмеялась, но как-то невесело. — Утка, Клер! — хмыкнула она. — Мне это что-то напоминает. Хенли-на-Темзе, если я ничего не путаю…

— О чем это ты?

— Так, ни о чем, — отрезала Додо. — Маленький секрет. У тебя ведь тоже есть секрет? Может, махнемся? Прямо тут?

Откуда в ней вдруг такая агрессия? Что ее задело? Я решила не реагировать на ее грубость.

— Столик заказан на восемь. Мы и так уже опаздываем. Пошли.

— Ты всегда была законченной трусихой, — подвела итог Додо, прошествовала мимо меня и распахнула дверь ресторана.

Я проглотила возмущение и дождалась Клер. Взяла ее под руку, не обращая внимания на ее попытку вырваться.

— Что это за история с Хенли? — спросила я. — Вы что, ездили туда с Додо?

— Нора, Нора, — ответила она, и в ее голосе зазвучали те же интонации, что у Лотара тогда, в планетарии, — невыносимо доброжелательные и убийственно-снисходительные. — Ну чего тебе в жизни не хватает? Оставь ты ее в покое.

— Слушай, — возмутилась я, понимая, что моему терпению приходит конец. — Она постоянно меня подкалывает, постоянно язвит. У ангела нервы не выдержат! Между прочим, я сильно подозреваю, что она нам морочит голову. Мне кажется, дела у нее идут далеко не так блестяще, как она хочет показать. Я все время за ней наблюдаю и точно тебе говорю: она на грани срыва. Может, опять на работе неприятности, как ты думаешь?

— Сама у нее спроси, — отмахнулась Клер.

Мы вошли в ресторан. Свечи, приглушенные голоса, волнующие запахи, тихое позвякивание приборов, звон бокалов — все здесь дышало наслаждением и умением радоваться жизни. И деньгами. Гардеробщик уже помогал Додо снять куртку.