Космическая шкатулка Ирис

Как недоля вернулась к Вешней Вербе

Вешняя Верба уже не вопила. Она тихо и задавленно плакала, лёжа на той самой постели, где когда-то провела столько ночей со своим возлюбленным Капой. Капа сидел рядом на громоздком стуле, изготовленном когда-то по эскизу мага Вяза. Вяз любил мебель прочную и громоздкую, сделанную на всю жизнь. Она и прослужила ему всю жизнь.

Капа взирал на бывшую возлюбленную с удивлением и с жалостью, не веря, что мог когда-то так сильно её любить. Да разве и давно? А сейчас он и Арому, затмившую прежнюю белокожую и юную Вишенку, не любил. И она была ему не нужна. Он был опустошён. Будущее не просматривалось. Ясно, что Кизила через несколько уже суток сбросят с тех самых скал в океаническую пучину. И заслужил, гад! Зачем своровал план сокровищницы? Не будь этого, так и не случилось бы ничего. Ни реализации коварного замысла Сирени, ни ссоры с Аромой, вдруг одуревшей при мысли о несметном богатстве, ни скорого вдовства Вешней Вербы. Куда ей теперь? Родные Кизила, набившиеся в его новый дом как тараканы во все комнаты, уже не пустят Вешнюю Вербу на порог без Кизила. Она сама так и сказала.

– Как же? Деньги на дом матушка дала, – сказал Капа.

– Кизил давно ей выплатил весь долг, – ответила Верба. – Она в последние два года ничего ему не платила, бесплатно кормила только. А меня родители Кизила кормили, да сам он тащил в дом то, что сумел из хозяйской кухни спереть.

– На что ж ты наряжалась? – полюбопытствовал Капа.

– Наряжалась, как и прежде, в чужие обноски. Только на сей раз мне их твоя щедрая матушка дарила. Для неё обноски, для всех прочих – роскошь.

– Обноски после неё, действительно, знатные, – согласился Капа.

– Никто же не знал, что мы с Кизилом нищие. Дом большой в хорошем чистом пригороде, я нарядная, в шелках и бархате, едим то, что другие лишь по праздникам. Живи и радуйся. Только он никогда не радовался.

– А ты?

– Чему мне радоваться, если вся моя радость осталась в прошлом.

– Хочешь сказать, что помнила обо мне?

– А ты обо мне, неужели, так быстро забыл? Неужели, желтолицая и худая чужестранка с двумя горошинами вместо грудей была тебе милее, чем я?

– Примитивная ты, Вишенка. Как была, так и осталась. Разве женщину за грудь мужчина любит? – Капа вздохнул, свесил голову на руки.

– А за что ты её полюбил? Говорил, что я буду твоей тайной женой до смерти. А сам?

Не смотря на тяжкую душевную маету последних дней, Капа всё же возвращался мыслями к Ароме. Где теперь её искать? Да и стоит ли. Куда она пропала? Если забрала сундучок со своими «ню» и покинула столицу, значит, отбыла к себе на Родину. Она благополучно пересекла тот самый страшный и прекрасный, дышащий и живой океан на каком-нибудь рыболовецком или ином торговом судёнышке. Живёт по-прежнему на своём загадочном континенте и ищет себе такого же златолицего, как и она сама. У них там всё легко, всё запросто. Вчера был белый рослый бородач Капа, сегодня другой безбородый и тощенький, но такой же любимый. Но как-то он чуял, что другого нет. Что никого она не любила так, как его.

– Я же живой человек. Пусть и маг, а мужского достоинства меня никто не лишал. – Он мысленно улыбнулся, вспомнив, как возносила его «большое мужское достоинство» Арома, вкладывая в это определение вполне конкретный смысл, обозначающий мужские причиндалы. Он помотал головой, поскольку сам имел в виду что-то совсем другое. Но фраза вышла какой-то нелепой и двусмысленной. – В смысле желания любви. Я после нашего расставания ощущал жуткое одиночество. Тебя нет, Вяза рядом нет.

– А твоя матушка? Не задарила тебя своими ласками и щедротами? – спросила Верба.

– Шутишь, что ли? Какие ласки и щедроты от той, кто любит единственно себя. – Тут он подумал, что не совсем справедлив к матери. Всё же она спасла ему жизнь. Хотя не припёрлась бы тогда в Храм Ночной Звезды, когда рыскала в поисках Фиолета, то и не было бы никакой кражи, а Вяз был бы жив до сих пор. А Вишенка была бы по-прежнему худенькой и желанной. И Арому бы он не встретил. Так куда же пропала Арома? Мысли, совершив круг, вернулись к златолицей вышивальщице небывалых узоров в его одинокой тогда душе. Поскольку то счастье как-то незаметно из телесных своих резервуаров плавно перетекло в их с Аромой сердца.

На Вишенку он смотрел как на родную и несчастную сестру. Жалея, но не желая. Желания, если и ворочались, то устремлены были к Ароме. Хотя и злость к ней не выветрилась окончательно. В последние месяцы она как-то удивительно похорошела. Грудь стала как у девственницы, упругой налитой и приподнятой, все формы налились, а нежное и тонкое лицо, золотое напыление которого заметно выцвело, стало почти белым и отчего-то сияющим внутренним светом. Арома заметно стала одухотвореннее под воздействием своего сильного чувства к нему, и его к ней, понятно. Он спрашивал у Сирени, не сможет ли она помочь узнать, используя свои секретные источники, куда пропала Арома, но мать отмахивалась, – Раз нет сундука с ню, нет и вопросов. Уехала! Забудь ты эту шлюху!

К Вешней Вербе возврата быть уже не могло. Пламя любви с Аромой до пепла сожгло даже саму память о любви с простенькой Вишенкой. Почему? Разве Арома была настолько уж и развита, умна и хороша телесно? Да нет. Но было с нею настолько необычно, ярко, настолько он чувствовал себя почти богом в её объятиях, на такой высоте всех наличных ощущений, в такой раскованности, что становился человекообразной птицей. Поднятой под своды небесного купола силой, заключённой в маленьком златолицем существе, так что не осталось у него ничего к заплаканной и утратившей свежесть пышке на его смятой постели.

Он вдруг переключился на совсем уж низкие бытовые подробности, подумав о том, что давно не менял у себя постельного белья. А к чему было? Никто тут не ночевал, кроме него. В последние ночи он как сторожевой пёс ходил дозором по саду и по всей прилегающей территории вокруг Храма, а спал в одежде днём. Он сразу поставил матери условие, что Вешнюю Вербу не тронет никто. Она дала слово и сдержала обещание.

– Ты зачем с ним сюда пришла? А если бы не я успел его перехватить? А если бы Барвинок тебя увидел? Не пожалел бы.

– Кизил потребовал, чтобы я его сопровождала. Как же я его ненавижу! Я как любила, так и люблю тебя, Капа! Лучше тебя нет никого. Ты помнишь, как нам было хорошо? Ты вот ту немую да золотую поселил на своём этаже, а меня не хотел. Почему?

– Так уж вышло. Не сюда же её было тащить. Ты же пропала. Я долго тебя разыскивал, а потом вдруг мать говорит, что ты замуж вышла за Кизила. Но как ты помнишь, прежнего нашего единения не получилось. Может, ты и смогла бы вести двойную жизнь, да я так не умею. Мне женщина нужна такой, чтобы кроме меня никто до неё не касался. Я, может, и простил бы тебе Кизила, ведь и сам я был не без вины, но ты же не захотела от него уйти. Почему?

– А куда мне было уходить? В заброшенную полуразваленную лачугу своих родителей? Я даже не понимала, как там жить совсем одной? Не хотелось мне уже идти на тяжёлую работу. Отвыкла я от нищеты очень быстро. И боялась того, что ты с лёгкостью обо мне забудешь. Так и вышло. Забыл…

– Не сразу. Долго ждал, когда ты решишься на разрыв с Кизилом. Сильно переживал я. Я же понимаю, что это матушка соблазнила тебя стать женой своего телохранителя. Обзаведёшься, мол, своим домом и собственным видным мужчиной. Понимал, что ты поддалась на соблазны, принесшие тебе то же самое, чего ты и боялась. Кромешное одиночество…