Космическая шкатулка Ирис

Нэя, оставшаяся в его памяти навсегда связанной с Паралеей, хотя она долго жила и в других местах, и Нэя призрачная не были похожими. Прежней Нэи уже не было нигде. Она и не могла быть прежней. Стать прежней означало одно из двух. Простить Рудольфа Венда и полюбить заново Радослава Пана. Ни того, ни другого она сделать не могла. Рудольфа Венда уже не было. А Радослав Пан был ей чужим. Он и сам не нуждался в её любви. Он получил то, к чему и стремился всю жизнь. Одиночество.

То самое его состояние, которого лишали его женщины, незваными приходящие в его личное пространство и всегда обустраивающие его под себя. То самое состояние, что он испытал лишь однажды, стоя на смотровой площадке околоземного спутника Борей. Совершенно один. Наедине с Космосом, вне Земли, вне её атмосферы, вне её соблазнов. На самом пороге своего взросления. Когда и подошла маленькая женщина Пелагея и нарушила его гармоничную внутреннюю Вселенную, тронув за руку.

И вот он его получил. Одиночество. И чтобы получить его в окончательной уже полноте, войти в одиночество Космоса его составляющей частью, надо было совсем немногое. Ждать.

Открытие тайн души самого закрытого человека из команды Кука. Андрей

Как-то они сидели с Андреем на утрамбованной площадке его буржуйского поместья, вернее, поместья Кука, у сиреневого озера, по берегам которого росли сиреневые лотосы, отчего вода и казалась насыщенно-сиреневой, овеваемые прохладой, словно бы такого же сиренево-насыщенного ветра, и молчали по обыкновению. В домах местных людей не было кондиционирования, оно было тут невозможным и слишком затратным, поэтому такие вылазки на кусочек прирученной одомашненной природы были настоящим блаженством.

– Благорастворение воздухов, – сказал Андрей из породы редких молчунов. Он наблюдал за белой лодкой, в которой абориген ловил свою вкусную рыбку ради пропитания. Озеро было гладко-зеркальным, пригожим и ленивым, как и сами люди вокруг, как и весь континент в целом. Желать тут было особо-то и нечего.

– То, к чему я был устремлён в самом начале, теперь дано мне. Но дано уже как пожизненное заслуженное наказание, – сказал Радослав вовсе не Андрею, а сам себе.

– Всем бы такое наказание, – флегматично отозвался Андрей. – Я вот думаю, а не остаться ли тут насовсем?

– Сидеть тут как джин в своей бутылке? – изумился Радослав, первый заговоривший об одиночестве.

– Да. Кук обещал мне отдать всю горную страну во владение. Просто потому, что она никому и не нужна.

– Когда-то мы, земной десант, также владели целой горной страной на Паралее. Правда, нас одолевали другие претенденты на то же самое. И отец Фиолета – Разумов Рудольф Горациевич так и остался один владеть спорным имуществом до поры до времени. Не знаю, что теперь с ним будет? Ведь он уже не сможет покинуть Паралею, как бы того не хотел. А вот хочет ли, это вопрос. Приёмный сынок Фиолет Арнольд не оставил ему выбора, разгрохав звездолёт. Кук согласен оставить тебя здесь?

– Да. Он так и сказал, «Как знаешь. Твой выбор».

– А как же Пелагея и её планета Бусинка? – до сих пор для Радослава был неясна та роль, которую Пелагея сыграла в жизни Андрея, сделав его таким вот окончательным сычом.

– Пелагея это сфинкс, стоящий на распутье с его недобрыми загадками. Не отгадал, так и пропадай. А как ты встретил её впервые? – задал он свой вопрос Радославу. И это было впервые, когда Андрей вторгся в сугубо личное пространство собеседника.

– Раз ты первый начал, то мне и легче. Пелагея – она появилась как та самая тёмная колдунья – древний алгоритм из старой сказки. И запрограммировала целенаправленно те пути, в ту сторону, какая и была ей угодна для её целей. – Он замолчал. Не сказал о том, что в его жизни возникла добрая фея по имени Нэя, и пути не привели к тому, чего желала Пелагея. И её поздний бледно-ядовитый Ландыш ни на что уже не мог повлиять. Пелагея получила своё продолжение от того, кого и любила всю жизнь. От Ростислава Паникина через его сына Рудольфа Венда, настоящего Радослава Пана и своей дочери Ландыш.

– Она получит себе Виталину. Она найдёт пути, как это сделать. Несколько поздновато, но на её век хватит. – Радослав озвучил продолжение тех мыслей, о которых не мог знать Андрей. Но было всё равно, что поймёт, а что домыслит сам Андрей. И подумав о Пелагее, он признался себе в том, что нисколько бы не удивился тому, что Ландыш как-то по своему тоже это понимала.

– Поэтому она и не любит своего ребёнка, и только бережёт как драгоценную посылочку для матери. А то, что Пелагея опять возникнет, у меня и сомнений нет, – Радослав опять озвучил обрывок своих раздумий.

И додумал уже про себя. Кровное дитя рода Паникиных было ей дороже, чем собственная дочь от неудачника Рамона Грязнова.

– Радослав, – продолжил беседу Андрей, – поскольку ты поспособствовал тому, что многое мне стало ясно, я хотел тебе сказать вот что. У Вики нет никакого мужа на Паралее. У неё вообще нет мужа. Это была лишь легенда прикрытия, непонятная для меня абсолютно. Но Пелагея – любитель плести замысловатые петли, вроде как макраме, но из наличного вещества чужих судеб. Теперь я понял. Она была кем-то вроде няньки для младшей сестры Ландыш. Она же, наша Вероника, дочь Пелагеи. Ты не знал?

– Нет, – изумился Радослав. – Как могло такое быть? У Вероники были обычные родители, вообще не связанные с Космосом. Я отлично помню данные о ней, поскольку она прибыла на спутник Гелию, когда я был там ГОРом.

– Пелагея оставила дочь, рождённую на Земле, родственникам мужа, брак с которым она считала глупостью, совершенной из чувства мести тому, кто не оправдал её ожиданий. Ни отца Вероники, ни саму Веронику она никогда не любила. Пелагея, как и Кук, из той самой разновидности людей, которые никогда не испытывают чувства вины за прошлое, поскольку смотрят всегда только в будущее. Отец отдал ребёнка своей бездетной сестре, а та воспитала её как родную дочь. Сама же Пелагея, став спутницей Змеелова – последующего Вайса, навсегда покинула Землю. Ни ей, ни уж тем более Вайсу в те времена не было и дела до маленькой девочки. На Землю Пелагея иногда и возвращалась, но надолго никогда не задерживалась. Вечная скиталица – Пелагея таковою же судьбой наградила и своих детей. Она, видимо, хотела ещё в твою бытность на Земле подвести к тебе поближе свою дочку Веронику. Да ты ею пренебрёг. Она и потом послала её за тобою вслед на спутник Гелия, используя для этого возможности Риты. Но ты и там её проигнорировал. Род Грязновых как-то прочно прицепился к Пелагее. То сам Грязнов ей попался в минуту, когда её женская репродуктивность угасала, то сын Грязнова стал вторым мужем её же дочери Вероники, и вместе они произвели двух сынов. Того же Алёшку.

– Это не так. Сын Артур мой родной. К Грязнову он не имеет никакого отношения, – вынужденно процедил Радослав. – Он был всего лишь студенческим другом Лоры – матери Артура, моей первой жены. Вроде привязчивой собачки бродил за ней, но не был ей нужен. Отчего-то Вика до сих пор уверена, что Артур тоже сын Грязнова. Неужели, живя с ним на спутнике Гелия, она не видела, насколько он был похож на меня? Но тут уж проявила себя та особенность иных женщин, когда они что-то вобьют себе в голову, никакие аргументы опровергнуть их заблуждения не в состоянии Впрочем, ни я, никто другой, таких аргументов ей и не предоставил. В силу полного безразличия, что и почему она считает. Почему ты сам не ответил ей взаимностью в нашей совместной юности? Я, если честно, совсем её не помню. Где и когда она была рядом?

– Она же дружила с твоей Ксенией. Или с Ларисой. Я уж и не помню. Они все там толпились рядом. Она была смышлёной и ладной крепышкой с двумя ямочками на щеках. Я увлёкся по молодым летам, но она мне отказала во взаимности, сказав, что любит тебя. А потом и сама искренне о том забыла. На спутнике Гелия, когда я там был, она была уверена, что была влюблена в меня в своей юности. До сих пор уверена. Таков вот механизм замещения былого унижения и страдания от первой неразделённой любви на довольно безобидную влюблённость в какого-то тихоню, то есть в меня, о которого все спотыкались и никто не воспринимал в качестве субъекта для серьёзных чувств. Но я же не мог ей такое сказать. Она и до сих пор любит тебя. Но так глубоко она затолкала, запрятала эту любовь, что и сама забыла о её наличии.

– Да будет тебе! – Радослава вовсе не порадовала такая новость. Он засмеялся, не веря в рассказ Андрея. Юность, казавшаяся некогда подлинной жизнью, да и не казавшаяся, а бывшая таковою, теперь воспринималась как чей-то чужой вымысел, который кто-то красочно и художественно изобразил. – Я в упор её никогда не видел и считаю, что и Вероника не могла меня любить. Разве можно питать хоть какое чувство к тому, кто к тебе относится как к дереву? Есть оно, нет его, оно всегда одно из множества ему подобных деревьев. Любование может и быть иногда, но личное общение невозможно. Я к ней так и относился. Не могла она меня любить. Я и теперь забываю о ней сразу же, как перестаю её видеть. Надеюсь, что это взаимно.