Костер

— Стойте, граждане, дайте сказать, — перекричал Илья. — Вы, видать, разума решились, что задумали живьем бабу жечь! А ну, кто там такая, дайте взглянуть.

Он подошел к воротам каретника, открыл один створ.

На него выскочила раскосмаченная старуха с янтарным гребнем, запутавшимся в длинной седой пряди. Левой рукой подтягивая лопнувший пояс юбки, а правой замахиваясь и тряся над головой, она двинулась на народ, продолжая в голос выкрикивать свои поношенья.

— Эка ты чудище! — воскликнул Илья и попятился перед ней с притворным испугом.

Тогда раздался смех, сначала негромкий, потом шумнее, пока внезапно кто-то не свистнул в пальцы. Точно придя в себя от этого неожиданного свиста, старая дева умолкла, осмотрелась и, что-то уразумев, рванулась в сторону и пошла к воротам усадьбы, подбирая юбку, все больше путаясь в ней и торопясь.

К Веригину приблизился, со скрещенными на груди руками, узколицый бородач, спросил неодобрительно:

— Что ж, Илья Антоныч, так ее и пустить?

Он выговорил это негромко, будто не желал обращать на себя внимание людей, хохотом провожавших барыню. Но как раз то, что не слышно было, о чем он сказал с таким неприязненным видом, привлекло к нему взгляды, и кто был ближе, стал прислушиваться.

— А на кой она тебе черт? — ответил Илья.

— Мне-то она ни к чему… — сказал бородач и не договорил, а только нахмурился.

— Пускай шагает на все стороны, — сказал Илья.

— Вон как, значит, мужики, а? Один Веригин за всех за нас желает распорядиться?

Многие уже сообразили, о чем разговор, и ждали, как ответит Илья.

— Распоряжаться я не собираюсь, а есть у меня два предложения, — с расстановочкой проговорил Илья. Улыбка показалась на его лице и сразу опять исчезла, — Одно предложение — оставить эту самую дворянку на семена…

Обернулись на распахнутые ворота. Дворянка уже вышла из усадьбы и, не озираясь, тем же спутанным шагом удалялась по дороге прямиком в поле.

— И верно, чего с такой юродки спросишь? — отозвался чей-то голос. — Не замай! Кому охота, отведёт под нее на задах грядку. Еще не всех покинула веселость, и молодежь опять рассмеялась.

— Теперь чего скажешь, слушаем, — помедлив, обратился к Илье бородач.

Веригин словно бы покрупнел, выпрямляясь, быстрой оглядкой отыскивая, на чью поддержку можно положиться. Часть людей продолжала в одиночку шнырять по службам усадьбы, выбегать на двор и снова исчезать. Часть толпилась вокруг спорщиков, поставив на землю вытащенные из дома и амбара вещи, держа под мышками кто пилу, кто хомут, кто набитый всякой всячиной мешок.

— Теперь, граждане, второе предложенье, — сказал Илья. — Усадьбу господскую отобрать на пользу крестьянского народа.

В ответ живо заговорили, что, мол, правильно, так и надо, пришла пора делить барские богатства, а помещиков — гнать с земли, чтобы и духу их больше никогда не было. Но Илья еще не кончил.

— Произведем конфискацию скота, орудий в полном порядке, через волость, граждане, чтобы на каждое общество пришлось, сколько требуется, каких машин или чего еще.

Пока он это объяснял, слушатели поприкусили языки, и одна за другой стали клониться головы ниже и ниже. У бородача откуда вдруг взялся и тонко зазвенел рассерженный голосок:

— Это через которую волость, Илья Антоныч, раздел предлагаешь? Это в которую тебя от Коржиков посылают?

— Ну и что, что посылают? Не меня одного. Какой быть волости, решит съезд крестьянских и батрацких депутатов.

— То-то и есть, депутатов! Чего захотелось! — торжествуя, перебил бородач. — То тебе волость, то депутаты! Опять же, есть такие, волостное земство желают оставить. Ну, оставят. Тогда ты — в земство, так, что ли? А волостное земство скажет, что, мол, пускай уездное утверждает. А в уездном земстве господа сидят. Так, мужики, говорю, справедливо?

— Ты не путай, — сказал Илья сурово. — Одно дело волостной съезд, другое — земство.

— Сам, брат, не путай. Нас не запутаешь! Он, мужики, господской линии подсобляет. Для того и дворянку выпустил из каретника. Жалко стало. На семена! Ему, видать, любо барское семя! Она теперь, сучье отродье, без передышки — в уезд, с доносом, — мужики, мол, со света сжили. А мы, дураки, ждать будем, пока Веригин депутатов соберет, вместе с помещиками решать, в которую нас каталажку вернее запрятать…

— Да я тебя… — крикнул Илья, заводя кулак за спину и хромоного шагнув.

— А тронь! — еще звонче залился его противник. — За меня народ иль за тебя?

Но уже никто больше не хотел слушать Илью с бородачом, — их оставили разбираться один на один. Каталажка, донос, господская линия — слова эти порхнули раз-другой в гуле голосов, а потом и стар и млад разбежались по двору, опасаясь упустить добро, еще не прибранное к рукам теми, кто не зевал. Да и сам бородач откостерил Илью напоследок и был таков.

4

Оборота, который произошел, Илья не мог ожидать. Для него раздел земли, конфискация усадьбы, как для всех, было тоже дело решенное. Он думал, что если переход помещичьих владений крестьянам будет совершен с одобренья волости, то такой переход сразу станет законным. Но само слово — закон — в умах крестьян еще означало неприкосновенность помещиков, ту самую господскую линию, в поддержке которой Илью обвинил бородач. Илья был поражен, что хитрым поворотом выставили его перед всеми как барского пособника. Но еще больше поразило его, что, несмотря на привычное уважение к нему крестьян, они послушали не его, а человека, которого никто никогда не уважал.

Бородача Тимофея Ныркова знал каждый, кто слушал его нападки на Веригина. Нырков любил водить дружбу с богатыми, сам всеми жилами тянулся к богатству и то впрягал себя в работу, как вол, то пропадал на станции, в городе, по ярмаркам — продавал, перекупал, выменивал что придется. За эту его страсть жилиться и рваться к любой выгоде богатые над ним посмеивались, а за то, что он к ним льнул, — бедные его чурались. Но Нырков умел угодить всякому человеку, и никто, пожалуй, не отстранился от него до вражды. С Веригиным у него не было никаких счетов. Нырков однажды и кузнецу порадел, задешево продав раздобытый на станции железный лом. Что же его толкнуло к стычке с Ильей?

Оставшись в одиночестве среди мечущихся по усадьбе людей и немного остудив свой пыл, Илья Антоныч понял, о ком хлопотал Нырков.

Растаскивая усадьбу, каждый про себя побаивался ответа, и пуще всех остерегался тот, кто рассчитывал больше других поживиться. Главным соблазном для всех был скот. Но уведи корову бедняк — дома у иного нет не только кормов, но и места, куда поставить скотину. Да мало — поставить. Скотину на первых порах надо укрыть так, чтобы — случись что — можно было бы ее умеючи сбыть и выйти чистым. С этим под силу справиться только хозяйству прочному, и кондовые хозяева обмозговали дело заранее: коней и крупный скот ставят у себя, а беднякам сподручнее будет забрать что помельче — свиней, овечек: прирежут, и концы в воду. Но только каждый должен был получить хоть по курице, ради полноты справедливости раздела и круговой поруки.