Котовский (Книга 1, Человек-легенда)
Шрифт:
– Где измена? Какая измена?
– Они стреляют в воздух.
– Кто стреляет в воздух? Да вы в своем уме, поручик? Говорите, черт вас побери, толком!
Но когда адъютант растолковал ему, что происходит сейчас под Березовкой, и добавил при этом, что через каких-нибудь полчаса можно ждать появления красных здесь, на улицах, так как им не оказывают никакого сопротивления, полковник понял все.
– Я сам пойду туда! Я покажу им! Я их приведу в православную веру!
– Ради всего святого, не ходите! Они убьют вас! Они уже убили капитана Крюкова!
– Как убили капитана Крюкова?
– Очень просто. Он стал кричать
– Так неужели же все? Все мои солдаты?!
– Бежимте, Алексей Иванович! У нас есть поезд... Большинство офицеров уже погрузились в вагоны...
– Вот как?
– Я же вам докладываю. Поспешите, а то будет поздно.
В один какой-то миг промелькнули в сознании полковника Иванова картины прожитой жизни: его учеба в академии... затем девятьсот четырнадцатый год... награды, благодарности... И как же это могло случиться? Разве скверно он обращался с солдатами? Разве не ясно каждому здравомыслящему человеку, что большевики тянут страну в пропасть, в бездонную пропасть, что это же мужичье хлебнет горя в первую очередь, если большевики каким-то чудом удержатся? Он бы понимал еще, если бы какая-нибудь отдельная часть... ну, скажем, рота... Но чтобы все, все до одного?! Неужели жизнь его, русского офицера, русского патриота, была одним сплошным недоразумением, одной ошибкой?
– Несчастные!
– с горечью произнес полковник.
– Неужели они ничего не понимают? Они еще раскаются! Или это я ничего не понимаю? А? Что же вы молчите, поручик?
– Мы об этом поговорим после! Нас пристрелят как бешеных собак! Вот ваша шинель, полковник. И мне совсем не улыбается висеть на телеграфном столбе!
– Идите, - твердо произнес полковник.
– Идите, поручик! Я вам приказываю немедленно идти к поезду. Передадите мой устный приказ тотчас же отбыть в поезде из Березовки и доложить по инстанции о мятеже.
– Я не пойду без вас! Как же так?
– Пойдете! Как миленький пойдете!
И полковник вытолкал поручика за дверь и видел, как тот выскочил на крыльцо и рысцой припустил по направлению к вокзалу, не оглядываясь и не выбирая дороги.
– Ну вот, - вслух сказал полковник.
– Вот и все.
Он вынул из кармана френча фотографическую карточку жены - немолодой уже женщины с умным и грустным лицом.
– Прощай, Лида, - прошептал полковник и поцеловал фотографическую карточку.
– Ничего не поделаешь, Лида. Капитаны не уходят с капитанского мостика, когда тонет корабль.
С этими словами полковник нажал на курок своего кольта и рухнул на пол, опрокидывая стул и сдергивая со стола двухверстку - географическую карту, на которой он только что ставил разноцветные кружочки, треугольники и кресты.
Этого выстрела адъютант не слышал. Он был уже далеко. Он еле успел к отходу поезда. Часто, прерывисто дыша, он подошел к перрону как раз в тот момент, когда заканчивалась посадка.
– Ну, что там?
– крикнул с паровоза капитан, взявший на себя наблюдение за машинистом и кочегаром.
– Полковник отказался уйти!
– А, дьявол! Фанаберия! Ну и пропадет, как пить дать - пропадет! Это всего легче!
И капитан зычно крикнул:
– По вагонам, господа офицеры! Поезд отправляется!
Где-то совсем близко раздалось раскатистое "ура". Но никто не оглядывался в ту сторону. Паровоз гукнул, и вагоны медленно сдвинулись с места.
Когда
конники ворвались в Березовку, хвост поезда с бежавшими офицерами был далеко за семафором.Котовский в сопровождении нескольких бойцов вошел в штаб и увидел мертвое тело полковника. Котовский понял все, что произошло. Он постоял в раздумье над трупом:
– Трудно им. А главное - непонятно. Где тут сразу разобраться! И не все же они подлецы? Многие из них кончают с собой. Не выдерживают. Одно им название: банкроты. Полное крушение помыслов и надежд!
В Березовке происходила обычная кутерьма, какая бывает при занятии населенного пункта. Выстрелов не было уже слышно. Дым шел прямо вверх, столбом, изо всех труб, какие только были в Березовке. Это означало, что мороз стоит лютый и что печи повсюду топятся.
По дворам бегали со сковородками и кринками дородные хозяюшки, ошалевшие от частой смены красных, зеленых, белых, поочередно захватывавших поселок, так что они все путались, кого называть "товарищи" и кого "господа".
Всюду несмолкаемый говор, вспышки смеха, шутки, прибаутки и крепкий махорочный дым. Конники прежде всего расседлали заиндевевших, запаренных коней.
– Где же офицеры ваши?
– спрашивали в штабе солдат.
– Смотались. Один прапорщик Малахов перешел на нашу сторону. Его тут ваши ребята забрали как контру, а только неправильно это: он, Малахов, душа человек, хоть кого спросите.
– Раз такое дело - выпустят. А как вы ловко это дело обстряпали, как к нам дорожку нашли?
– Не было бы снегу - не было бы и следу.
Производился учет оружия, наличия коней и вообще имущества. Начдив приказывал принять все меры к захвату железнодорожного моста в целости. Пожалуйста - мост целехонек, и уже выставлена охрана около него.
– Народ за нас, - сказал Котовский, выслушав донесение о захваченных трофеях.
– Народ за нас, а это самое главное.
10
Сорок километров осталось до Одессы. Котовский мчался. И мог ли отстать Няга? Одесса! Одесса впереди!
Няга скакал на коне и насвистывал "Миорипу".
Конница неслась - и воздух был уже родной, и небо было понятное, милое небо!
Николай Дубчак и Николай Слива - тезки и приятели, неразлучные в бою и на отдыхе, оба славные сыны Молдавии - почуяли с дуновением ветра и запах камышей на Днестре и запах талого снега с полей Бессарабии. Николай Дубчак вполголоса напевал старинную молдавскую песню, слышанную им еще от дедов:
Лист зеленый, куст терновый,
Правды нет у нас в Молдове.
Разоренье нам принес
Лютый зверь, кровавый пес,
Лиходей, палач народа
Ненавистный Дука Вода.
Он для сильных друг и брат,
А для бедных супостат.
Пожалей ты, бог, меня,
Убери подальше Воду,
Чтоб вольней жилось народу,
Пусть хоть черт возьмет, хоть бог,
Чтоб легко вздохнуть я мог!
На станции Раздельная находился генерал Шевченко, старый служака, пора бы и на покой! Все давно поняли, что надежды рухнули и остается только спасать шкуру. Не понял один Шевченко. Он был неизменен в своих привычках. На ночь растирал суставы снадобьем от ревматизма, а скорей всего, даже не от ревматизма, а от старости, забывая, что старость неизлечима. Утром шел в штаб и передавал в Одессу очередную сводку. Днем выслушивал доклады, за обедом давал советы, что следует есть, чтобы дожить до его возраста. Словом, он делал все, что полагается делать старому генералу.