Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

На столе было нарядно. Тут можно было найти и домашние соления, и колбасу, и все, что только может представиться воображению, учитывая возможности 1920 года. Но и это было не все! В кухне уже снимались с листов пироги, крендели - изделия, которые умеют печь только хорошие хозяйки, и то лишь маленьких, провинциальных городов. Впрочем, это имело только отдаленное сходство с пирогами и кренделями мирного времени. Тут была использована и овсянка, и манная крупа... Но все же это казалось роскошью и встретило единодушное одобрение.

Душой общества была Машенька Ульрих. Она размещала гостей. Она успевала с каждым поговорить и каждому положить кусок пирога с морковью. Она была хорошенькая и обожала своего Михаила Павловича.

Когда все уселись и наступило минутное молчание, Макаренко, как старший среди собравшихся, с торжественностью, соответствующей обстоятельствам, произнес, обращаясь к Ольге Петровне:

– Вот что, мамаша, вот ты столько времени пробыла у нас в бригаде, и мы решили поженить вас с комбригом. Подходите вы друг другу. Теперь отвечай прямо и откровенно: согласна ты?

И так как Ольга Петровна в смущении медлила с ответом, Григорий Иванович сказал:

– Воля народа! Мы должны подчиняться.

Все одобрительно засмеялись, и ужин начался.

Восторгались закусками, расхваливали всю снедь, хозяйка сияла, над столом висела лампа "молния" со светло-розовым абажуром. Мебель была прочная, скатерть, вероятно, из приданого Евдокии Кондратьевны Голубятниковой, пышной, как ее крендели, все еще моложавой, хотя вырастила и уже выдала замуж дочь.

Тосты были дружные и большей частью патриотические, хотя, конечно, не забыли выпить и за здоровье хозяйки, и особо за Котовского и Ольгу Петровну (при этом не обошлось без традиционного "горько!"), и с хитрой улыбочкой за здоровье Няги и его милой соседки Кати, причем начались шутки и остроты, что не пришлось бы в Ананьеве отпраздновать вскорости еще одну свадьбу. Катя очень конфузилась, Няга смеялся, сверкая белыми зубами...

Но это были, так сказать, "тосты на закуску". Прежде всего Котовский поднял тост за мировую революцию, за победу, за славную Сорок пятую дивизию, за "непобедимую дикую" - Отдельную кавалерийскую бригаду.

Оказалось, что, кроме всех прочих талантов, Машенька Ульрих умеет еще и петь. Зять Голубятникова - стеснительный молодой человек - сразу почувствовал себя "в своей стихии", как только сел за пианино. Он исполнил сначала Чайковского, затем несколько вещей Грига. Потом Машенька пела "Жаворонка" Глинки и "Однозвучно гремит колокольчик" Гурилева. При этом Машенька все поглядывала на мужа, как бы спрашивая: "Хорошо?" Ульрих высокий, синеглазый блондин - отвечал ей одним только взглядом: "Замечательно!"

Тут стали подтягивать и остальные, и вскоре вокруг пианиста столпились хористы. Попробовали петь "Ноченьку" из "Демона" - ничего не получилось. Тогда перешли на студенческую "Быстры, как волны, дни нашей жизни", а затем упросили Котовского и Николая Васильевича Дубчака исполнить молдавскую дойну.

– А теперь давайте "Стеньку Разина"! Товарищ пианист, вы можете "Стеньку Разина"?

– Он все может!

Илья Илларионович Голубятников благодушествовал и все приговаривал: "Не обессудьте". Гости веселились от всей души, а он с грустью смотрел на них и думал:

"Такие все молодые... Какой богатырь этот Котовский! А Няга - какой он жизнерадостный! Или Ульрих - такой искренний, душа нараспашку и, по-видимому, очень любит жену: она поет, а он переживает и волнуется за нее... Хорошо, что они умеют веселиться и ни о чем не думать. Может быть, смерть стережет их и стоит уже у двери. Дело военное, бои кровавые, и ведь они всегда впереди... Но что пользы об этом думать! Они молоды, они думают о жизни, а не о смерти, и это очень хорошо!.."

Илья Илларионович, уже поседевший, уже познавший всех спутников старости: ревматизм, сердечные колотья, припадки печени и гастрит смотрел на веселившуюся военную молодежь и был доволен, что им перепала минута затишья... Может быть, впервые за все военные годы?

Котовский вглядывался в оживленные лица своих соратников. Хороший народ! Котовский знал их как храбрых воинов, как смелых людей. Они ежедневно встречались в боевой обстановке. Они выполняли приказ, они командовали, они мчались на конях, рубились с врагом... Меньше знал их комбриг с другой стороны, когда они мгновенно превращались просто в приятных, милых людей.

Вон военком Жестоканов - какой он душевный, славный, настоящий русский человек! И какие знает народные песни! А Макаренко-то! Макаренко! Как вытанцовывает! Ульрих - петроградец, человек с юридическим образованием. Точный, деловой, дисциплинированный. Но кроме того, он, оказывается, прекрасный собеседник, умница и очень начитанный человек.

"Как прекрасна мирная жизнь!
– думал Котовский.
– И как хочется людям простых, обыкновенных радостей, и как можно было бы хорошо жить, если бы враги не наседали со всех сторон, если бы не приходилось все время отбиваться и отбиваться от черной своры и гнать ее в три шеи за пределы нашей страны!"

На столе поблескивали хорошенькие чашки с золотым ободком, стояли вазы, манили подрумяненной коркой домашние пироги... И женщины - те, кого приходилось встречать в другой обстановке, в штабе, - сегодня принарядились, и лица у них стали другие, и глаза помолодели...

– Любуетесь на своих орлов?
– спросил Илья Илларионович, придвигаясь поближе к Котовскому.

В это время за столом декламировали. Оттуда слышалось:

Но близок, близок миг победы.

Ура! Мы ломим, гнутся шведы!..

Затем следовал Лермонтов, затем Маяковский - "Облако в штанах"... А в другой комнате уже кружились в вальсе...

– Как вы думаете, выдохлась международная буржуазия? Или еще будут бои?
– спросил Илья Илларионович Котовского.

– Разве они успокоятся? Они и сейчас, наверное, готовят какую-нибудь новую каверзу.

– Затишье перед бурей!
– сказал Ульрих, подойдя к столу, чтобы выпить глоток вина. И ласково спросил Котовского: - Товарищ комбриг, что загрустили?

– Да вот посмотрел на обильный стол и подумал: "Как-то в Бессарабии? Враги - по молдавской поговорке, - вероятно, "и золу забрали с очага"...

– Как хорошо все сегодня!
– приголубилась Машенька Ульрих к Ольге Петровне.
– Эта вечеринка запомнится на всю жизнь!

Разошлись поздно, и, уже спускаясь по лестнице, Ульрих и Дубчак исполнили дуэт "Не шуми ты, рожь, спелым колосом". Но Макаренко посоветовал:

– Лучше сами вы не шумите. Неудобно, ведь все спят.

4

Когда Долгоруковы покинули свое имение Прохладное, оставляя позади зарево пожара, Гарри Петерсон после долгого раздумья сказал:

– Час назад этот дом стоил пятьдесят тысяч долларов. Сейчас это куча золы. Но если они сжигают, значит, не надеются навечно закрепить за собой? А? Как вы думаете, мама?..

Пламя не пощадило ничего. К утру на месте помещичьего дома торчали только закопченные печи да дымились головешки.