Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

– Вы не обижайтесь, ребятки, я ведь от всего сердца. И если вы по душе окажетесь друг другу... Смотрите, какие вы молодые, какие славные...

– Я ведь только думал...
– пробормотал Миша, - она девушка одинокая, и поскольку я ее нашел там, на кладбище, на пустыре, ночью, то я обязан о ней заботиться. Кончится война - а ведь она когда-нибудь кончится? отвезу я ее к моему отцу, к моей маме и скажу им: "Примем ее в дом, как родную?"

Оксана молчала. Она только полыхала стыдливым румянцем. И пожалуй, это было лучше всяких слов.

– Как ее звать?
– спросил Котовский.
– Оксаной звать? Оксана, неужто тебе не нравится мой орел?

– А разве я сказала, что не нравится?

– Ну вот и хорошо. Он тебе нравится, а у него о тебе мы и спрашивать не будем, достаточно взглянуть на него.

– Товарищ командир!

– Что "товарищ командир"? Правду говорю. Влюбленные всегда как солнцем освещены и сами излучают сияние. Это видно даже издали. И не стыдитесь вы, пожалуйста! Любовь - праздник! Поймите, что мы все взялись за оружие и ведем беспощадную войну с врагами не для каких-то отвлеченных замыслов, а для вас вот: для тебя, Миша, и для тебя, Оксана, чтобы жилось вам привольно, чтобы были вы вот так счастливы, выше головы!

Слушая такие хорошие слова, Оксана и Миша бессознательно, не задумываясь, как бы нечаянно взялись за руки и стояли, как жених и невеста.

И после этого разговора они уже не стеснялись быть вместе и часто разговаривали о будущем, о том, как вместе поедут в Кишинев, и как все будет хорошо, и как они будут радоваться.

Оксану передали в ведение врача Ольги Петровны Котовской в санитарную часть.

10

Ольга Петровна приветливо приняла девушку.

– Вот как хорошо!
– говорила она.
– Вдвоем-то нам насколько легче будет! Вместе-то мы можем по-женски и порадоваться, и помечтать. А ты, Миша, не беспокойся за Оксану, я ее обижать не стану. Да она и сама в обиду себя не даст. Правда ведь, Оксана?

Миша потрогал синяк на лбу, вспомнил о хворостине, которой огрела его Оксана при первом знакомстве, и сказал:

– В обиду-то, пожалуй, не даст...

Так они и зажили. Оксана пришлась, что называется, ко двору.

– Я ее зачислила сестрой-хозяйкой, - сообщила Ольга Петровна Котовскому.

– Отлично сделала. Девушка хорошая. Мы все должны стать ее семьей, пусть она почувствует это. Пусть будет она тебе не только сестра-хозяйка, но и сестра.

И часто справлялся о ней Котовский. Беспокоился, если узнавал, что грустит. Радовался, узнав, что поет песни.

В ведение Оксаны поступили всевозможные грелки, миски, плошки, поварешки; ее заботой было обеспечение больных всем необходимым для скорейшего излечения.

Впрочем, в боевой обстановке нельзя было строго разграничить обязанности. Приходилось делать все, что понадобится. Оксана была и сиделкой, и прачкой, и санитаркой...

– Оксаночка!
– звала Ольга Петровна.
– Помоги мне перевязку сделать! Оксаночка, подержи руку больного! Оксаночка, накапай двадцать пять капель вот из этого пузырька. Оксаночка! Где у нас йод?

И Оксана подавала бинты, йод, ножницы, пока Ольга Петровна осторожно и ловко снимала старую повязку, присохшую к ране и покрывшуюся бурыми пятнами.

– Рви сразу!
– просил раненый.
– Мне легче сразу, не тяни ты за душу, Христа ради!

Прилежно выполняла работу Оксана. Понемногу она стала приходить в себя и даже стала петь, напевала свои "Огирочки" - те самые "Огирочки", что поют от Станиславщины до Кубани, выйдя на деревенскую улицу и взявшись за руки, или еще мурлыкала какие-то задушевные, приятные песенки - про то, как на горе вдова сажала лук, как козак "просил-просил ведерочко, вона його не дает, дарил-дарил ей колечко, вона його не берет" и как у дивчины была "руса коса до пояса, в косе лента голуба". Много она разных песен знала.

Лучше всяких лекарств помогало раненым просто ее присутствие, просто ее участливое слово - такая она оказалась ласковая да ладная, приветливая ко всем.

А сила в ней какая! Как примется мыть полы в санчасти - только тряпка шлепает да вода журчит! И боже упаси, чтобы кто-нибудь закурил в палате! Будет целый час лекцию читать, душу вымотает и все равно выгонит в коридор с цигаркой.

11

Сыпняк гулял по городам и селам, переполненным пришлым народом, при постоянной смене воинских частей, штабов, эвакопунктов и комендатур.

Ольга Петровна принимала решительные меры, чтобы тифозная эпидемия не вспыхнула у них в бригаде. Добилась, чтобы баня и смена белья производились не реже, чем раз в неделю. А затем повела кампанию по стрижке волос.

– Ну что это за мода отпускать лихие чубы?
– возмущалась она, разглядывая кавалеристов.
– Это к лицу каким-нибудь архаровцам, каким-нибудь махновцам, а вы-то ведь в бригаде Котовского!

– Какие такие махновцы?
– обижались конники.
– Сроду махновцами не были, а тут вдруг!

– А ну-ка без рассуждений садись на стул, и быстренько ликвидируем это безобразие.

– Стричь не дам!
– упрямился отчаянный рубака, который так гордился чубом, вылезавшим на лоб из-под кубанки.
– И не думай даже, докторша, и не надейся! Ты знаешь чего - ты лечить лечи, за это тебе спасибо, а нигде не написано, чтобы доктора стрижкой занимались!

– А вот мы посмотрим, как нигде не написано! Что за разговоры такие! Разве я зла желаю? Не хватает еще, чтобы вы мне развели вшей! Оксана! Приступай.

И не успел кавалерист ахнуть, как по его голове, от лба к затылку, пролегла дорожка... Оксана долго думать не любила!

Почувствовав холодок от машинки для стрижки волос, кавалерист вскрикнул, рванулся:

– Что ты наделала! Ах ты!..

– Полный порядок. Машинка - нулевой номер!
– весело отвечала Оксана.
– Теперь хоть сердись, хоть не сердись. Дело сделано. Бачишь?
– поднесла она кавалеристу круглое зеркальце - подарок Миши.

Машинкой она действовала, как самый заправский цирюльник. Конечно, не кому-нибудь, а ей была поручена эта процедура,

Так или иначе, Ольге Петровне удалось ввести такой порядок, что каждый поступающий на лечение прежде всего проходит через санобработку и выходит оттуда гололобый, с наголо остриженной головой.

Кавалеристы воспринимали стрижку как кровную обиду, как большое несчастье. Казалось, им легче бы было, если бы отрубили начисто голову! Они стыдливо кутались с головой в одеяло, а некоторые спокойно, без звука давали промывать и обрабатывать страшные зияющие раны, резать куски живой кожи, но горько плакали, увидев на полу безжалостно обкромсанные свои кудри - мужскую красу и кавалерийскую гордость.