Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

– Это стражнички правильно говорят, - поспешно согласился пожилой крестьянин.

А когда они остались одни, добавил:

– Постыдился бы ты, бога бы побоялся: Котовского помогать ловить! Не ожидал я от тебя, человек ты ровно бы умный, а вон до чего додумался!

– Дядя, да ведь я и есть Котовский.

– Да ну-у?! А не врешь?

– Чего мне врать?

– Вот это здорово! Тогда, значит, ты правильную линию держал.

– А теперь мне надо отсюда убираться. Будь здоров, землячок!

– Пошли тебе бог удачи! А уж я этой встречи вовек не забуду!

10

Котовскому удалось раздобыть новый паспорт на имя Ивана Рошкована. Не говоря о том, что сам паспорт был отличный, что называется - комар носа не подточит, но помимо паспорта были выправлены все документы, удостоверяющие, что Иван Рошкован - белобилетник, призыву в войска не подлежит, и медицинские справки о хромоте и о том, что правая нога Рошкована короче левой на пять сантиметров - иди проверь.

Котовский наложил в левый сапог несколько стелек и в самом деле стал припадать на правую ногу.

Белобилетник и притом вполне здоровый и работоспособный - это ли не клад для любого рачительного хозяина! Да еще в такое трудное время, когда вообще рабочих рук не хватает, когда у крестьян половина земли осталась незасеянной, - некому работать, все в армии!

Георгий Стаматов на вотчине Кайнары был нового типа помещик, выбившийся из мужиков. Георгий Стаматов сам этим очень гордился.

– Я простой мужик, - бил он себя в грудь узловатым, с грязными ногтями, с уцелевшими еще мозолями кулачищем, - я простой мужик, и род мой мужицкий, и знаю я мужицкую породу, все ухватки знаю их, как облупленных! Старого воробья на мякине не проведешь! Мне подавай работу! А ты, Иван, вижу, дельный человек, мы с тобой поладим.

На земле Стаматова работали пленные австрийцы, рыли окопы. Стаматов и австрийцев нанимал на полевые работы.

Стаматов был из хуторян, разбогател на столыпинской реформе, обобрал крестьян, захватив лучшие земли. А потом нажился на поставках в армию. Умел сунуть взятку кому нужно, умел продать и сопревшее сено и мясо с душком.

Нахватал денег, а тратить не умел, жил по-деревенски, только что еды был непочатый край да вина покупал самые дорогие, хотя сам предпочитал казенную, белую, с белой печатью.

И все его приобретения были одно нелепее другого. Привез из Кишинева необыкновенные, под стеклянным колпаком, старинные часы. Часы не шли, заводились ключом, но пружина, по-видимому, не действовала, да и внешний вид часов не соответствовал обстановке стаматовского дома. Но Георгий Стаматов радовался как дитя:

– Какова покупочка, Иван? Хороша?

– Что говорить, часы музейные.

– Вот! Правильное слово! А мне бы всю жизнь думать, а так не назвать. Музейные! Поставлю их в посудном шкафе и пущай стоят, хлеба не просят. А время я по петухам узнаю, куда точнее, да и ходики у меня есть, с гирями, честь по чести.

Сеялку тоже купил Стаматов. Купил велосипед: "Вот вырастет внук будет ездить, я-то не любитель". Еще граммофон приобрел, громадный, с голубой гофрированной трубой. При граммофоне десять пластинок: Вяльцева, вальс "На сопках Маньчжурии", архиерейский хор, краковяк, хор Архангельского, "Дубинушка" Шаляпина, "Так целуй же меня", кек-уок, полька и "Коробейники".

Граммофон ставился у открытого окна, заводила его золовка Стаматова Дуня. Граммофон кашлял, хрипел или орал благим матом, привлекая внимание пленных австрийцев. Стаматов сидел на крыльце и пил чай.

Кончался июнь. Стояли жаркие, удушливые дни. Где-то поблизости погромыхивали грозы. Все сразу созрело, все требовало немедленной уборки, хлеб начал осыпаться; а тут поспела и малина, яблоки надо было снимать, покосы задержались, сломалась косилка "Мак Кормик", и негде было починить.

– Как у нас ячмень?
– с тревогой спрашивал Стаматов.

– Тоже осыпается. Надо убирать.

11

"Д о к л а д н а я з а п и с к а к и ш и н е в с к о г о п о л и ц м е й с т е р а н а ч а л ь н и к у Б е с с а р а б с к о г о

Г у б е р н с к о г о Ж а н д а р м с к о г о У п р а в л е н и я

г. К и ш и н е в 26 и ю н я 1916 г.

Получив сведения о том, что разыскиваемый беглый каторжник

Григорий Котовский находится в имении Стаматова, на вотчине Кайнары,

в качестве ватаги, 24 сего июня я предложил кишиневскому уездному

исправнику Хаджи-Коли принять участие в задержании преступника. В тот

же день я с исправником Хаджи-Коли, приставом 3-го участка Гембарским

и еще несколькими чинами вверенной мне полиции выехали на автомобиле

в названное имение. 25 июня Котовский разъезжал по экономии и верхом

же скрылся. За ним была устроена погоня. Скрываясь от погони,

Котовский менял головной убор, слезал с лошади (возможно, по причине

усталости последней) и прятался в хлебах, пользуясь их большим

ростом. Наконец в 5 с половиной часов вечера он был замечен в ячмене;

я подбежал к месту, где ячмень шевелился, и, увидев Котовского,

потребовал поднять руки вверх, но так как он исполнением этого моего

требования медлил, я произвел в него выстрел, коим ранил его,

Котовского, в левую сторону груди. К тому времени подбежали и другие

члены полиции; Котовский задержан и доставлен в Кишинев. Об этом имею

честь уведомить ваше высокородие и присовокупить, что пока Котовский

под строгим караулом содержится в кордегардии 1-го участка.

Полицмейстер З а й ц е в".

12

"Ну, теперь-то они меня укокошат, не выпустят живым, - размышлял Котовский, лежа на больничной койке в тюремной больнице, - тем более, что время военное, сейчас повесить - проще всего".

Белые потолки, белые стены. Доктор в белом халате, но виднеется военная форма из-под халата. Щупает плечо, щупает ребра:

– Больно? Здесь больно?

И уходит, покачивая головой:

– Здорово вас, батенька мой, разделали!

Почему доктора любят говорить "батенька мой"?

В открытое окно слышно, как воркуют голуби. И вдруг песня. Котовский так и взметнулся на койке, и только резкая боль заставила его опять лежать неподвижно.

Чей-то голос негромко напевал:

Песни слез и цепей