Козни качка

— Это было безобидно, но ты же не думаешь, что она собирается… Ну, знаешь, поместить мои ответы в какую-нибудь из своих книг, не так ли?

Я откидываю голову назад и смеюсь.

— Оооо, да, она определенно занесет это дерьмо в свои книги. Так или иначе, найдет способ заставить это работать.

Скарлетт откидывает одеяло, перекатывается на бок, сгибает руку и ложится на неё щекой.

— Это был хороший день. Завтра будет лучше. — Скарлетт замолкает на несколько секунд. — Ты когда-нибудь брал кого-нибудь с собой в отпуск?

— Нет. А ты?

— Нет, и, кроме того, мы никогда не проводили семейных отпусков. Я действительно совершаю поездки с факультетом естественных наук, но это не считается, не так ли?

Она сдвигается, бретельки ее майки сползают на несколько дюймов вниз по правому плечу. Мой взгляд ненадолго задерживается там, а затем неохотно возвращается к ее глазам.

— Мы пара?

— Да? — Я надеюсь, что это тот ответ, который она ищет.

— И… другие вещи?

Другие вещи. Бля, да к другим вещам.

— Ты мой друг, Скар. Я чувствую, что физическая часть — это естественный следующий шаг. Кроме того, я так сильно хочу тебя трахнуть, что это истощает и физически, и умственно.

— Я даже не знаю, как на это реагировать, — хихикает она.

Смех — хороший знак, верно?

Я сглатываю комок, образовавшийся у меня в горле, давя на адамово яблоко, чтобы заставить его уйти к черту, чтобы я мог сказать то, что собираюсь сказать.

— Помнишь тот вечер, когда ты ужинала со своими друзьями из биолаборатории? Я понял, что хочу быть больше, чем просто твоим другом.

— Каким образом?

— Разве у тебя никогда такого не было, когда ты смотришь на что-нибудь и просто знаешь? Я просто… понял это.

Я влюбился в нее в ту ночь.

Остановись.

— Не могу поверить, что мы говорим об отношениях. — Моя мать, должно быть, влияет на меня, черт побери.

— Я люблю то, что мы разговариваем.

Любовь.

Это слово сеет хаос в моей чертовой груди. Я хочу, чтобы она перестала это говорить, чтобы мое сердце перестало так биться.

Скарлетт

— Мама сказала, что мне надо почаще говорить с тобой об этом. — Он отводит глаза, глядя в потолок, и кривая улыбка застывает на его лице. — Чувства и прочее дерьмо.

Он доволен собой за то, что открылся мне.

По правде говоря, я тоже.

— О? — Я сама невинность. — Твоя мама так сказала?

— Да. Оба моих родителя — это богатство бесконечной мудрости. Сегодня, когда мы сели на корабль, мой отец сказал мне использовать здравый смысл в эти выходные и надеть презерватив.

Презерватив, презерватив, презерватив.

Температура моего тела взлетает до небес, и я перевожу взгляд на термостат. И вообще, насколько жарко у них здесь?

— Он никогда не говорил с тобой о сексе, когда ты был маленьким?

— О, у нас были разговоры о сексе, на самом деле, несколько раз. — Роуди перекладывает свое большое тело на кровать, складывая мощные бицепсы за головой, матрас прогибается под его весом.

— В выпускном классе школы они оба усадили меня, чтобы объяснить, что с тех пор, как я подписал свое письмо о намерении играть за Айову, девушки будут лезть из всех щелей.

— Твои родители были правы?

Недолгое колебание.

— Да.

Он бросает на меня виноватый взгляд, густые брови нахмурены, как будто только что понял, что означает это одно слово: он воспользовался полной выгодой. Имел много бессмысленного секса с бесчисленными бессмысленными женщинами.

Что ж.

Без этой информации я, конечно, могла бы прожить, но я сама спросила, так что мне некого винить, кроме самой себя, за маленький кратер ревности, образовавшийся у меня в животе.

— Они всегда наседают мне на задницу по поводу поклонниц, безопасного секса и использования моей головы — не той, что внутри моих боксеров.

— Я их не виню. Бьюсь об заклад, нелегко смотреть, как твой сын надрывает задницу, поддерживает свои оценки, а потом приходится отбиваться от всех девчонок.

— Я думаю, я тоже. Девочки… — Он откашливается и снова устремляет взгляд в потолок, как будто там, наверху, для него написаны ответы. — Я уже на втором курсе покончил с вечеринками и случайным сексом. Вот почему я переехал из того дома. Это все ушло в прошлое, не для всех в доме, конечно, но для меня определенно.

Я не могу себе представить, на что похож этот мир. Быть студентом биологии настолько далеко от мира легкой атлетики, что это смешно.

— Ты чувствуешь, что ты должен быть все время собранным?

— Что ты имеешь в виду?

— Например… — я приподнимаюсь, чтобы лучше его видеть, — ты не можешь говорить или делать то, что хочешь, потому что люди всегда смотрят.

Он кивает.

— Именно так, да. Тренеры, СМИ, другие студенты с их гребаными мобильниками записывают нас. Популярные игроки не могут даже помочиться в общественном туалете, не оказавшись в сети.

Я пытаюсь представить свое лицо в профиле какого-нибудь незнакомца в интернете или в статье, написанной обо мне в интернете.

— На что это похоже?

— Со мной такое случается не часто, я не настолько популярен, чтобы кому-то было до меня дело. Я играю за Айову, Скарлетт, а не за Майами или Вандербильт.

— А эти команды хороши?

— Эти команды самые лучшие.

— Ты мог бы там играть?

Он замолкает.

— Да, я мог бы там играть.

— А ты хотел бы там играть?

— Нет. — Он поворачивает ко мне голову и изучает мое лицо. — Я там, где мне нужно быть.

Мое сердце подпрыгивает, черт возьми, если это не так, и внезапно мы больше не говорим о бейсболе. Мы говорим о себе — он и я, — и о том, что мы лежим сейчас здесь, одни в этой комнате, одни в этой кровати.

— Ты можешь прикоснуться ко мне, ты же знаешь. — В его голосе слышится неуверенность, как будто он боится, что я откажу ему. — Я этого хочу.

Его голос, грохочущий и низкий, скручивает мои внутренности, как это всегда бывает. Так далеко от усталости, что мои глупые, забытые яичники сжимаются в кулак, в то время как пространство между моими ногами становится невероятно горячим.