Красная площадь

Наконец-то Минин испытал удовлетворение.

– Я заходил сюда, когда ты был в Германии. Все обыскал.

Кто-то, видимо, подошел к телефону, потому что Минин скороговоркой объяснял в трубку, что Аркадий упирается. Потом поднял глаза:

– Покажи картину.

Аркадий достал картину из сумки и наполовину вытащил ее из пластиковой обертки.

– Тут ошибка, – сказал Минин в трубку. – Это не картина, а холст. Он красный, – у него вдруг полезли вверх брови. – Это она? Вы уверены? – он протянул трубку Аркадию, который взял ее только после того, как убрал полотно обратно в сумку.

– Аркадий?

– Макс! – ответил Аркадий таким тоном, словно они не виделись много лет.

– Я рад слышать ваш голос и, разумеется, очень доволен, что вы привезли картину с собой. Мы говорили с Ритой, она очень расстроена и уверена, что вы собирались передать ее немецкой полиции. Вы бы могли остаться в Берлине. Что заставило вас вернуться?

– Я бы попал в тюрьму. Полиция разыскивала меня, а не Риту.

– Верно. Боря действительно вас подставил. Уверен, что и чеченцы очень хотели бы знать ваше местонахождение. Вы очень умно сделали, что вернулись.

Аркадий спросил:

– Где вы находитесь?

Макс ответил:

– Положение нынче такое, что мне не хотелось бы широко сообщать об этом. Откровенно говоря, я беспокоюсь за Родионова и его друзей. Надеюсь, им хватит решимости быстрее покончить с этим делом, потому что чем дальше они будут выжидать, тем больше прольется крови. Ваш отец уже давным-давно смел бы защитников Белого дома, верно?

– Верно.

– Насколько я понял, вы хотите договориться насчет картины… Что-что?!

– Билет до Лондона на самолет «Бритиш Эйруэйз» и пятьдесят тысяч долларов.

– Многие хотят уехать. Я могу дать вам сколько угодно рублей, но с валютой в данный момент туго.

– Передаю трубку Минину.

Передав трубку, Аркадий тут же достал из шкафчика у раковины зазубренный нож. В то время как о каждом его действии Минин сообщал по телефону, он раскрыл окно и достал из сумки завернутое полотно. Пузырьки пластика начали с треском лопаться под ножом.

– Стой! – крикнул Минин и снова передал Аркадию трубку.

Макс смеялся:

– Мне все понятно. Ваша взяла.

– Где вы находитесь?

– Минин вас привезет.

– Пусть едет впереди. У меня машина.

– Давайте я лучше с ним поговорю, – сказал Макс.

Минин мрачно выслушал и повесил трубку на место.

– Можно меня не сопровождать, – сказал Аркадий. – Скажи только, где он находится.

– Ночью будет комендантский час. На всякий случай лучше нам ехать всем вместе.

Ким расплылся в ухмылке, показав себя во всей красе.

– Поторапливайтесь. Мне еще надо вернуться и разыскать ту девку на мотороллере, – он впервые открыл рот. Аркадий услышал не то, что ему бы хотелось.

– Мы видели Полину, – вставил Минин. Он говорил безразличным тоном, хотя голос еле заметно дрожал. – Ну и видок у тебя. Словно по земле катался. Не слишком-то нежно обошлись с тобой в Германии.

– В поездке всегда утомительно, – сказал Аркадий. Перекладывая сумку из одной руки в другую, он снял испачканный пиджак. Рубашка на спине была черной от запекшейся крови и красной от свежей. Ким шумно втянул в себя воздух. Аркадий выбрал в шкафу помятый, но чистый пиджак, тот, что надевал на кладбище. Вынул из кармана фамильную ценность – отцовский наган – старинный револьвер с курком и кривой деревянной ручкой. В кармане лежали толстые, как серебряные самородки, четыре патрона. Повесив на руку сумку, он открыл барабан и зарядил его, сказал при этом:

– Эх, Минин! Сколько раз я тебе говорил: осматривай не только шкафы, но и одежду.

Ким пошел за мотоциклом, а Минин с Аркадием остались ждать во дворе. Небо было темным. Свет от фонарей и дождь подчеркивали золото церковных куполов и придавали окнам дома пастельную нежность.

«Интересно, не выступает ли сегодня по телевизору гипнотизер», – подумал Аркадий. А вслух сказал:

– Одна моя соседка забирает для меня почту и кладет в холодильник продукты. Дома не было ни почты, ни продуктов.

– Может быть, она знала, что ты уехал, – ответил Минин.

Аркадий как бы не заметил неосторожную оговорку. Водосточные желоба на церкви были, как обычно, забиты грязью, и потоки воды лились мутными струями. Помолчав, он заметил:

– Она жила как раз подо мной. Всегда слышала, как я ходил по квартире. Вероятно, услыхала и тебя.

Выражение глаз Минина под шляпой невозможно было разглядеть.

– Что же, даже не выразишь сожаления? – спросил Аркадий. – У нее было больное сердце. Может быть, ты не хотел ее напугать?

– Она сама влезла.

– Не понимаю.

– Она перешла все границы. Она знала, что больна, но я же не знал. Поэтому не несу никакой ответственности за последствия ее действий.

– Хотите сказать, что сожалеете?

Минин приставил ствол «стечкина» к тому месту, где сумка прикрывала сердце Аркадия.

– Хочу сказать, чтобы ты заткнулся.

– Считаешь, что тебя бросили? – спросил Аркадий, сбавив тон. – Что из-за меня ты в стороне? Что у них там революция без нас с тобой?

Минин старался держать язык за зубами, но ревностному оруженосцу было невтерпеж.

– Когда начнется дело, я буду там.

На мотоцикле подъехал Ким и последовал за ними через низкую подворотню в переулок. Минин уселся в машину на переднее сиденье.

– Больше ты от меня не улизнешь. И я больше не собираюсь ехать вместе с сумасшедшим.

Аркадий обдумывал возможные компромиссы. Если он откажется ехать, то не найдет Альбова. В то же время он старался, сколько мог, прижать Минина.

– Переложи пистолет в левую руку, – сказал он.

Когда Минин выполнил приказание, переключатель режима стрельбы оказался у него поверх костяшек пальцев. Аркадий протянул руку, переключил пистолет с автоматического режима на предохранитель и сказал:

– Держи левую руку так, чтобы я ее видел.

Затем положил холщовую сумку у левой ноги, а наган на колени.

Ким вел их по Тверской, держась осевой – правительственной – линии. Дождь разогнал публику с тротуаров. От Пушкинской площади в направлении парламентских зданий шествовала со знаменами толпа людей. Было много подростков, но еще больше людей того же возраста, что и Аркадий, или старше, мужчин и женщин, которые во времена Хрущева были детьми и успели хоть как-то познать вкус недолговечных реформ, но которые смолчали, когда советские танки оккупировали Прагу, и с тех пор испытывали чувство стыда. В этом заключалась сущность предательства. В молчании. Шерстяные шапочки прикрывали их редеющие волосы, но чудесным образом вдруг обнаружилось, что у них прорезался голос.