Кречет. Книга I

В свойственной ему сдержанной манере швед дарил Жиля своей дружбой. Увидев, что Жиль стесняется того, что он едва ли не единственный штатский среди таких славных воинов, Ферсен добился у Рошамбо разрешения включить юношу в списки Королевского Депонского полка, чтобы Жиль смог носить военную форму. Жиль чуть было не расплакался от радости, когда впервые облачился в синий с желтым мундир, хотя это и была форма иностранного полка, потому что с этого момента он из жалкого писаришки становился полноправным членом огромной семьи, какой была армия в походе – так далеко от своих обычных квартир. Благодаря этому превращению, он сильно вырос в глазах своего нового друга – Тима Токера…

Тим был одним из двоих таинственных американцев, которых «Герцог Бургундский» принял на борт в Бресте. В действительности вся их таинственность заключалась в том, что им было поручено доставить по назначению личные письма Бенджамина Франклина и Сайласа Дина, адресованные их семьям. Юному Токеру, сыну пастора из Стиллборо на Потакет-Ривер, были особо доверены письма толстяка-агента Объединенных колоний , который был родом из Коннектикута, то есть почти земляк. Тим вовсе не походил на тайного агента. Это был простой парень, умеренно богобоязненный, любопытный, как кошка, да и походка его была бесшумной и грациозной, как у кошки. Человек он был молчаливый, так как обыкновенно произносил не более десяти слов за час. Только если речь заходила об охоте или о рыбной ловле, то Тим мог болтать, как пьяный попугай.

Как раз для того-то, чтобы увидеть, как охотятся в далеких от Америки заокеанских странах, он и приехал к Сайласу Дину под предлогом доставки тому срочных писем с инструкциями Конгресса. Тим, однако, быстро раскаялся в своем любопытстве, поскольку способы, применяемые при охоте на оленя, лося, медведя или беркута в бескрайних лесах Нового Света, отличались от изысков охотничьего искусства французов или англичан, как ночь ото дня.

– Все эти скачки на нескольких десятках кляч в погоне за несчастной зверюгой, – объяснял он Жилю презрительным тоном, – это годится для баб, но не для мужчин. У нас ты увидишь, что значит до седьмого пота распутывать следы, запутанные так, что даже ирокезский колдун потерял бы свою волшебную силу, а потом схватиться со зверем втрое больше тебя самого.

Бесхитростный, как земля, на которой он родился, высокий и могучий, как деревья лесов Америки, Тим Токер и вел себя соответственно своему облику. Замкнутая жизнь на корабле во время плавания ему совершенно не подходила, и он принялся развлекаться как умел: чуть было не вызвал настоящий катаклизм, начав раздавать ром из своих личных запасов, совершил первый подвиг, поставив на место слетевшую с креплений пушку, угрожавшую пробить дыру в борту; второй его подвиг заключался в том, что он окружил своими заботами одну из трех коров, что шевалье де Терней взял на корабль. Кроме того, он проникся дружескими чувствами к молодому секретарю, говорившему на его родном языке и умевшему так внимательно слушать его увлекательные рассказы о земле Америки.

Беседуя с Жилем, Тим Молчаливый вволю наслаждался своей ролью рассказчика, так что к концу плавания юному бретонцу почти казалось, что он всю свою жизнь провел среди рыбаков Нантакета, квакеров Провиденса или жил среди индейцев – мохоков, могикан, сенека и ирокезов, наводивших ужас на территории в глубине страны. Жиль узнал также, что ром – лучший друг человека, когда тому приходится пересекать пешком замерзшие реки, и что почетным считается умение, выпив изрядное количество упомянутого напитка, не потерять ни капли рассудка.

С великим сожалением Жиль расстался в Ньюпорте со своим новым товарищем, который должен был выполнить порученное ему дело: доставить письма. Тим, однако, успокоил его:

– Я только обниму отца, передам письма мистера Дина, узнаю, что же Красные мундиры замышляют сейчас в окрестностях Нью-Йорка, и немедля возвращусь! Я хочу драться рядом с тобой!

Затем Тим Токер уселся в пирогу, одолженную ему его двоюродным братом, и приготовился пересечь Наррагансетскую бухту на веслах, будто он вовсе и не испытал все невзгоды двух с половиною месяцев плавания. Жиль тем временем устраивался на новых квартирах.

В это утро Жиль начал свой день как обычно.

С восходом солнца он покинул свою палатку, которую делил с сержантом Вайнбургом, уроженцем Гейдельберга, отношения с которым у Жиля были весьма поверхностными. Сержант не говорил ни по-английски, ни по-французски, а Жиль не знал немецкого. Удостоверившись в том, что погода стоит отличная и что легкая дымка над морем обещает жаркий день. Жиль быстрым шагом направился в сторону залива Аттон, собираясь искупаться.

В этой стране, где все казалось ему незнакомым, море было единственной стихией, которую он знал в совершенстве; и когда он погружался в морские волны, ему казалось, что он почти у себя дома. Поэтому-то он и плавал в море каждое утро в течение доброго часа, затем смывал с себя в маленьком пресном источнике морскую соль, а перед тем как одеться, несколько минут грелся на солнышке.

Такой режим не только восстановил его силы, частично утерянные во время долгого морского перехода, но и укрепил еще больше тело, приобретшее новую мощь и чудесный цвет пряника, так что его кожа стала цветом походить на кожу Тима Токера, лесного следопыта. Кроме того, занятия плаванием помогали ему не вспоминать некую снежную ночь у стен Ванна и сладость женских ласк, которую он тогда испытал. Жизнь в Бресте не давала Жилю возможности совершенствоваться в искусстве обращения с женщинами, зато во время плавания разговоры о женщинах не прекращались. С самого отплытия мужчины – солдаты и матросы, ушедшие в плавание, чтобы попасть на войну в далекой стране, где вовсе не намеревались поститься, – говорили только о женщинах. Все семьдесят дней, что Жиль провел в море, он слышал разговоры лишь о любви и о том, с каким нетерпением его сотоварищи ожидают знакомства с американками.

Однако этому мешали не только приказы командующего, которые были весьма суровы (запрещалось вызывать даже малейшее неудовольствие у местных жителей, а тем более волочиться за их женами!), но также и то, что хорошенькие анабаптистки Ньюпорта смотрели на французов как на легион приспешников Сатаны и старались держаться от них подальше. Что же до девушек определенного сорта, неизбежных спутниц армии на походе, то таковых просто не было в Ньюпорте, а с собой, понятно, взять их было невозможно.

Таким образом, лагерь французских войск придерживался самого строгого воздержания, сопровождаемого проклятиями, которое не нарушалось лишь из боязни телесных наказаний. Жиль же предпочитал мечтать и искать прибежища в усиленных упражнениях тела.

Оставив свой мундир у источника. Жиль дошел до нависающей над водой скалы, с которой он обычно нырял, и бросился головой вниз в залив, ничуть не нарушив спокойной поверхности моря. Он поплыл к маленькому, поросшему лесом островку, затем перевернулся на спину, отдавшись на волю волн и не думая ни о чем. Этим утром он не собирался ставить рекорд в плавании; вода была замечательно прохладная и прозрачная, кроме криков чайки и тихого шелеста прибоя, никакие звуки не доносились до него, и Жиль чувствовал, что ему хорошо. Он представлял себя единственным человеком на свете, а эта волшебная страна станет, думал он, тем источником, из коего он станет черпать силы, чтобы стать таким же великим, как она.

Он размышлял о том, что хорошо бы найти себе здесь место под солнцем, привезти сюда Жюдит и прожить с ней вместе долгую жизнь, исполненную любви, как вдруг инстинктивно почувствовал появление чего-то чужого, какого-то предмета, которого он случайно коснулся взглядом. Быстро перевернувшись со спины на живот, он успел заметить только исчезающую в высоких травах, скрывавших источник, корму пироги, подобной которой он еще не встречал у пристаней Ньюпорта. Эта пирога была небольшая, ярко-красного цвета, на ее изогнутой корме было нарисовано что-то вроде большого черно-белого глаза.