Крестник Арамиса

Этот случай сдружил их, и они стали неразлучны, как Орест и Пилад. Думаю, если бы эта пара существовала в действительности, ее наверняка показывали бы на ярмарке. Итак, бывшие противники сели за стол и заработали челюстями, желая наверстать упущенное.

В столовой царил веселый гомон, но вдруг всё разом смолкло — офицеры прислушались: издалека доносился топот копыт.

— Господа, — сказал шевалье д’Эсбле, — де Мовуазен вернулся с прогулки вместе со своей женой, прекрасной маркизой.

— Господин де Мовуазен тоже здесь?! — воскликнул барон удивленно.

— Да, он командует легкой кавалерией, — ответил шевалье.

— Ставленник дю Мэна, — проворчал капитан. — Уверен, его послали в армию только для того, чтобы шпионить за генералом, который явно не пользуется расположением Вечной.

Вечная— еще одно насмешливое прозвище, которым наградили мадам де Ментенон.

— Господин де Мовуазен женился? — спросил крестник Арамиса.

— Да, и все волочатся здесь за его женой, де Вандом первый… К тому же маркиз определяет погоду в штаб-квартире!.. Отвратительный господин, между прочим, со взглядом, ничего не выражающим, и с медово-уксусной улыбкой.

Молодежь столпилась у раскрытых окон. Господин де Жюссак тоже не мог сдержать любопытства, он протиснулся между де Мираваем и д’Эсбле и жадно впился глазами в даль.

На мосту показалась небольшая группа всадников: супруги де Мовуазены и несколько адъютантов генерала де Вандома. Во главе кавалькады скакала маркиза, и молодые офицеры, устремив на нее восторженные взгляды, вздохами и восклицаниями выражали свое восхищение. Разглядев черты ее лица, Элион испуганно вскрикнул.

Это была Арманда.

В элегантном костюме для верховой езды из зеленого сукна с оранжевой обшивкой, — то были цвета, принадлежавшие полку ее мужа, — она грациозно сидела в седле, демонстрируя совершенство своей талии.

Когда всадники проезжали мимо окон, офицеры обнажили головы и принялись кланяться. Каждому хотелось выразить восхищение этой молодой женщине, каждый мечтал, чтобы только ему предназначалась ее улыбка, обворожительная, но холодная, как и блеск ее глаз.

Ни она, ни господин де Мовуазен не заметили Элиона.

Всадники исчезли в дорожной пыли, и перед окнами появился запыхавшийся сержант.

— Господа офицеры, всех немедленно к майору!

Через пять минут постояльцы «Кастильского оружия» собрались вокруг почтенного Будевиля для того, чтобы ознакомиться с депешей министра Поншартрена.

— Господа, — сказал майор, — отныне у нас новый полковник, господин де Нанжи. — И бывалый солдат, раздраженный назначением салонного ветреника, этого придворного мотылька на серьезную должность, сердито добавил: — Прекрасный Нанжи, как его называют… Любимец всех дам двора… Сам распространялся о своей интрижке с женой дофина.

И старый майор вздохнул с грустной усмешкой:

— Кажется, и он привезет свою молодую супругу, как и этот Мовуазен… Подумать только! Его жена присутствует на всех совещаниях в штаб-квартире и высказывает мнение обо всех операциях!.. Дьявольщина! Если так и дальше дело пойдет, если этот парад юбок не прекратится, то лагерь де Вандома скоро станет маленьким Версалем и мы уже дюжинами будем исчислять всяких там Ментенон, хотя и одной-то более чем достаточно!..

II

В ШТАБ-КВАРТИРЕ

Генеральный штаб герцога де Вандома занимал в Бриуэге обширный дом, расположенный на городской площади. Это была небольшая площадь с балконами и террасами, с изящной аркадой и причудливыми портиками.

Поднимемся же, с позволения нашего читателя, в комнату, располагающуюся во втором этаже. Здесь обитает лицо, с которым нам надлежит познакомиться.

Этому человеку было, по-видимому, лет около сорока. Был он среднего роста, крепкого сложения, несколько полноватый. Расположение к себе он мог вызвать отнюдь не внешним своим видом: вряд ли встретишь гуляку или нищего, одетого с большей небрежностью и в столь изношенное, потертое, изорванное платье, разукрашенное винными пятнами и следами жира. Из-под расстегнутого камзола нашего нового знакомого выглядывало белье сомнительной чистоты, галстук был завязан кое-как, пожелтевшие кружева манжет обтрепались и бахромой свисали на кисти рук, не менее грязных. Лицо господина покрывала четырехдневная щетина.

При всей своей неопрятности, непростительной для человека его рождения и положения — герцог Вандомский, Луи-Жозеф, был правнуком Генриха IV, сыном де Меркёра, женатого на Лауре Манчини, — он высоко держал голову и имел вид непреклонный, гордый и истинно благородные манеры.

Несколькими годами раньше болезнь принудила его лечь под нож хирургов, которые успокоились только после того, как удалили часть носа и семь или восемь зубов… Однако люди, имевшие с ним дело, забывали об этих ужасных изъянах: настолько он умел очаровать их легкостью слога, тонкостью ума и живостью своего характера.

К одному из грехов герцога, которых, честно скажем, у него насчитывалось побольше семи, относилась неизлечимая лень. Редко удавалось заставить его встать с постели раньше четырех часов после полудня, где, по утверждению Сен-Симона, он «не стеснял себя ни в чем» и отдыхал вповалку со своими кобелями, «которые располагались так же удобно, как и он сам», и суками, «здесь же производившими на свет щенят».

И в это утро камердинер, разбудив его, объявил, что его просит принять по важному делу какой-то дряхлый старик.

— К дьяволу! — воскликнул господин де Вандом, повернувшись на другой бок. — Пускай придет позднее или обратится к кому-нибудь из помощников. — И, не открывая глаз, спросил: — От кого он пришел?

— От его величества короля Испании.

Потомок Беарнца ничуть не смутился. Бывало, государственная необходимость требовала от него подняться с постели (где герцог ощущал себя в полной безопасности), и он не раз проигрывал кампанию только из-за желания выспаться.

Но когда слуга добавил, что посетитель представился членом Общества Иисуса, герцог скинул одеяло и спустил ноги на пол.

— Быстро, — закричал он, — чулки, обувь и камзол!.. Преподобный отец!.. Господи, спаси и помилуй! Этих людей весьма неосторожно заставлять ждать, если они находятся в ореоле святости великого кающегося грешника доброго господина Ле Телье!

И, наскоро одевшись, генерал поспешил в комнату, где его ожидал гость.

Старик сидел у окна. Мягкие лучи солнца проливались на черную бархатную скуфью и играли бликами на его худом лице. Мы сказали «старик», потому что не нашли слова, которым вполне можно было бы передать облик этого человека весьма преклонного возраста: между обладателем сей бренной оболочки и стариком была та же разница, что между молодым сильным мужчиной и младенцем, только что народившимся на свет. Представьте себе пустые глаза, блестящие в глубине полумертвых костей; едва теплившуюся жизнь под одеждой, наполовину светской, наполовину духовной.