Кровь и ложь

После работы мне надо было опять идти в дом Лиама. Смогла бы я найти туда дорогу? Я надеялась, что запах моего волка остался в лесу, и я смогу пойти по его следу.

Мотор загудел, и я начала работать руками взад-вперёд, водя пылесосом по толстым коврам и деревянным полам. Мои плечи болели, но я исправно продолжала. Когда-нибудь моё тело должно было привыкнуть к хождению на четырёх лапах, а мои мышцы должны будут укрепиться. К тому же, эта боль меркла по сравнению с той болью, которую испытывало моё тело после первого испытания.

Эта напомнило мне о том, что я должна была встретиться вместе со всеми в старом доме Хита.

А значит, мне пришлось бы сидеть в одном помещении с Лиамом.

От этой мысли я начала пылесосить ещё быстрее и интенсивнее. Я присела на корточки, чтобы пропылесосить под диванами, после чего сняла с одного из диванов декоративные подушки с индейскими орнаментами и пропылесосила сидения, а потом взбила подушки и выложила их на диван по принципу "домино". Я развернулась, чтобы заняться следующим диваном, но неожиданно столкнулась с кем-то.

Моим первым порывом было извиниться, но это желание сразу же улетучилось, как только я увидела, кто это был.

Нос и челюсть Лиама практически полностью зажили. А вот под его тёмными глазами залегли синяки. Похоже, он мало спал, и я надеялась, что это было из-за меня... из-за того, что он сделал. Я сжала бёдра, вспомнив, как он обнюхал меня, и у меня появилось желание снова дать ему пощёчину.

— Несс?

Я притворилась, что не услышала его. Моё сердце быстро забилось — слишком быстро — я начала двигаться по помещению, водя рычащим пылесосом по всему полу, даже там, где я уже прошлась. Как бы я хотела засосать его в шланг пылесоса.

Я услышала, как он тяжело вздохнул, и мои внутренности вспыхнули от негодования. Боковым зрением я заметила, что он шагнул в мою сторону. Я отошла. Наконец, он понял намёк и вышел из гостиной. Мне понадобилось несколько минут, чтобы выровнять дыхание.

Я выключила пылесос и покатила его назад. Проходя через двухуровневое помещение, я заметила на одном из диванов вещи, которых там раньше не было.

Мою сумку и туфли.

Убедившись, что в дверях никого не было, я подошла к дивану и проверила содержимое сумки. Я даже открыла кошелек. У меня было немного налички, но вся она была на месте. Я достала телефон, ожидая, что он умрёт за ночь, но батарея была полностью заряжена. Вероятно, Лиам зарядил его, чтобы изучить его содержимое. Конечно же, мой телефон был защищён паролем, но в качестве пароля я использовала дату своего рождения — не нужно было быть великим учёным, чтобы взломать его.

На телефоне было два текстовых сообщения.

Одно от Эвереста: Тебя надо забрать?

Одно от Августа: Слышал, что ты все ещё участвуешь в соревновании. Что происходит? Позвони мне.

Я не стала отвечать ни на одно из них. Я засунула телефон обратно в сумку, вернула пылесос в кладовку и убралась на террасе. Когда я закончила, я заглянула на кухню, чтобы поесть. Во время обеда я спросила Эвелин, не может ли она прогуляться со мной: к моему старому дому.

И хотя она не сразу ответила, в итоге она согласилась. Был ещё день, когда мы вышли из гостиницы и направились по длинной извилистой дороге, которая заканчивалась тупиком.

— Как-то зимой я поскользнулась на льду и упала с холма. Мама чуть сознание не потеряла, когда меня увидела. Все мои щёки были изодраны.

— Это было так же ужасно, как тогда, когда ты вернулась ко мне в субботу?

Я виновато улыбнулась ей.

— Наверное, нет.

Она взяла меня под руку, её больная нога замедляла нас. Меня беспокоило то, как шуршали камни под её кроссовками — она даже не могла поднять больную ногу.

— Тебе очень тяжело идти?

— Нет. Это даже полезно для ноги.

Концы маминого шарфа, которым Эвелин подвязала хвост на голове, развевались на лёгком ветру.

— Я мало занимаюсь, и она становится деревянной.

Я пнула камешек, который беззвучно упал в пучок выгоревшей травы. Когда-то эта дорога была гладкой, но теперь она была покрыта выбоинами. Я надеялась, что тот, кто владел сейчас моим домом, содержал его в более аккуратном состоянии, чем дорогу, которая вела к нему.

Когда вдалеке показалась черепичная крыша, моё сердце ускорилось, как и мой шаг. Но потом я вспомнила про ногу Эвелин и замедлилась.

Дым не клубился из трубы. Но ведь сейчас было лето.

Когда мы подошли к дому, я рассказала Эвелин историю о том, как запрещала родителям зажигать огонь на Рождество, поскольку боялась за бедного Санту. Я верила в его существование, пока мы не уехали в Лос-Анджелес. Раз уж оборотни существовали, почему Санта не мог существовать?

Багряно-серые каменные стены были покрыты пятнами мха, так что дом теперь напоминал ведьмино жилище... если конечно в жилищах ведьм были разбитые окна.

Я нахмурилась, посмотрев на осколки стекла.

— Вся эта земля принадлежала твоей семье?

Эвелин провела пальцем по крупным сиреневым цветам глицинии, которая оплела балки нашего крыльца и наполняла воздух своим терпким ароматом. Эта лиана зацвела только через несколько лет после того, как мама посадила её. Однажды летом сиреневые и розовые цветы осыпали её.

Пчёлы лениво порхали вокруг цветков. Я заглянула в одно из разбитых пыльных окон. В доме не было ни следа жизнедеятельности. Он был заброшен.

— Это была моя спальня, — сказала я Эвелин.

Предыдущие владельцы сняли мятные обои со стен и покрасили их в цвет подсолнуха, но пол был такого же бледно-медового цвета с царапинами, от которых им не удалось избавиться. Я вспомнила, что их оставила именно я, когда перевоплотилась в первый раз.

Единственное, что сохранилось в комнате — это встроенный шкаф, дверцы которого были открыты и напоминали разверстый беззубый рот.

— А здесь? — спросила Эвелин.

Я подошла к ней.

— Это была комната родителей.

В комнате остались только голый пружинный блок и железное основание кровати. Как и моя комната, она была пустой и грязной. Моё сердце сжалось от воспоминаний, возникших в моей голове: розовые простыни, пространство между их тёплыми телами, мягкие губы у меня на лбу, пальцы, лениво теребящие мне волосы.

Они осыпали меня — их единственного ребёнка — бесконечной любовью и нежностью.

И Эйдан забрал у меня это. Желание понять, зачем он застрелил моего отца, а потом настоял на ужине со мной, заставило меня затрястись в гневе.