Кроваво-красный

 Ослепительной краснотой отразился факел, сгоняя покров темноты, милосердно скрывавшей кровь, быстрые шаги долетели до слуха, заставляя медленно поднять помутневший взгляд.

 Они пришли, выползли из своих укрытий, переждав, столпились в коридоре. Кто-то из женщин выдохнул, метнулась к лицу рука, и в тихом шепоте сожаление смешалось с облегчением. Телендрил. Что-то пробасил Гогрон, шипением отозвалась Очива, и снова тишина — минута молчания, в которой было больше замешательства и страха, чем скорби.

 Им страшно. Кому-то, может, и жаль Корнелия, но во всем этом сквозило облегчение, скрываемое не слишком старательно, ранящее, болезненное, заставляющее сжимать руки в кулаки от бессильной злости.

 Стоять и молчать, скрывая чувства, пытаясь не чувствовать запаха крови, и хранить застывшее выражение лица. Последнее не слишком сложно: все идущие на ум слова — сплошной крик ярости и страха, обвинение тех, кто свидетельствовал против Корнелия. И едва ли этот крик они пропустят мимо ушей.

 Из калейдоскопа цветных пятен складывались лица, ярким светом факелов обращенные в гротескные маски. Мрачное спокойствие — в алых глазах Очивы, отразивших лужу крови и пламя факела, зубастый рот Тейнавы скалился, но не в улыбке, а в напряженной гримасе. Безмолвно торжествовал М'Раадж-Дар, прижала ладонь к губам Телендрил — жест мимолетного сожаления, но не боли. Гогрон хмурился, зараженный ее настроением, и в его глубоко посаженных глазах отражалось медленное течение мыслей... Вдруг резко развернулся и зашагал прочь Винсент Вальтиери, зажимая рукой рот, и на его уподобившемся черепу лице Терис почудилась горечь пополам с обреченным спокойствием — неизменным детищем бессмертия.

 Альга и Харберт. Их не было, и при мысли о данмерке сердце пропустило удар, сжавшись не то от сочувствия к ней, не то от мысли о силе ее так и не сказанного слова. Она, может, даже не знала о преступлении Корнелия и не имела возможности вступиться, если доводы информатора Черной Руки что-то значили бы на суде.

 — Я всегда знала, что он навлечет Ярость Ситиса и Девять его не спасут, — Антуанетта Мари выдавила изломанную напряжением усмешку. Угода ли самолюбию, порожденному убежденностью в своей прозорливости, попытка ли словами развеять гнетущее молчание — все равно.

«Мари была против, Очива и Тейнава, Раадж»… — несмолкаемым эхом звучали недавно сказанные слова Корнелия, все глубже врезаясь в память. Неприязнь к Мари, дремавшая где-то внутри уже давно, переродилась в ненависть, тут же загнанную в дальний угол сознания. Желание схватить за нож, висевший на поясе и стереть с лица бретонки усмешку — вполне живое, настоящее…если бы не Догматы, если бы не страх, укрепленный увиденным. Ярость Ситиса перестала быть безликим ужасом, живущих лишь в воображении верующих; реальная и осязаемая, она добиралась и до тех, кто молился другим богам. И уж точно добралась бы до нее, не молившейся никаким.

 — Не стойте, вы знаете, что делать, — голос Лашанса, прозвучавший позади, не скрыл раздражения, — И уберитесь потом.

 — Да, Спикер, — Тейнава, лицо которого приняло самое смиренно выражение, склонил голову, — Где...

 — На кладбище, он так хотел. Как это сделать, вы знаете… Мари, еще одно такое замечание — отрежу язык.

 — Я ничего не сказала!.. — ангельское лицо убийцы выразило высшую степень оскорбленности.

 — Хотела сказать. — Люсьен Лашанс проигнорировал ее возмущенное сопение и развернулся, жестом приказав Терис следовать за собой.

 Она промедлила — всего мгновение, затянувшееся, когда взгляд вновь упал на уже широко распахнутую дверь.

 Тейнава шагнул за порог, наступая в лужу крови, свет высоко поднятого факела в его руке выхватил из плена темноты комнату Корнелия. Алые подтеки расцветили стены, багрянец запятнал страницы раскрытой книги, отброшенной в угол, мертвенно блестели осколки камня, хранившие очертания статуэтки Акатоша. Было еще что-то, на что Терис посмотрела и тут же отвела взгляд, не позволяя себе думать об этом, и что заставило нетвердым шагом побрести вслед за главой чейдинхолльского убежища.

 Подземелье проглатывало все звуки, стихавшие позади. Чужое, равнодушное ко всем, кто когда-либо бывал в его стенах, утратившее недавнюю враждебность и не казавшееся больше домом. На нижних уровнях было куда холоднее, но в нос все еще упорно лез несуществующий здесь запах крови, вызывая в памяти темное пятно на полу и что-то, о чем лучше не думать, но что с одного взгляда сполна дало понять, что Корнелий мертв.

 Разраставшаяся внутри пустота задушила слезы, едва уколовшие глаза и высохшие, так и не пролившись, убивала мысли и повергала в оцепенение. Остановившийся взгляд ловил преломленные на неровных камнях тени, черноту вгрызавшихся в землю ответвлений коридоров и время от времени упирался в спину шедшего впереди Спикера.

 Мысль о том, куда и зачем ее ведут, проскользнула в сознание, отравив мысли страхом и болью. Там, наверху, остался Корнелий. Еще час назад она держала его за руку, теплую и живую, слышала голос и вместе с ним надеялась на милость его богов, ненадолго проникаясь его непоколебимой верой. Там, в часовне, у самого уха гулко и быстро колотилось его сердце...

 В глазах помутилось, и перед глазами снова промелькнуло увиденное в комнате — быстро, едва коснувшись сознания парализующим ужасом. Разум не хотел принимать и осознавать это, ему сполна хватало уже того, что Корнелий мертв, абсолютно точно, безоговорочно мертв. И того, что убило его нечто известное ей куда меньше других тварей. Нежить, зверье или выращенные магами-изгоями существа из Обливиона — опасные, но привычнее, изученные, описанные в книгах, и их можно убить, если затаиться в темном углу и быстро нанести удар. Можно поджечь, если есть в руке факел, можно сбежать.

 Сбежать от тени, порожденной самой Пустотой, нельзя, как и скрыться. И серебряный меч Корнелия помог ему не больше молитв.

 Коридоры, густой сумрак и вводящий в транс звук шагов. Незнакомые места, вызывавшие обилие так и не прозвучавших вопросов, ответ на которые был безразличен.

«Не убей брата или сестру»…

 Не убила, но промелькнула порожденная ненавистью мысль. Всего мгновение, и порыв был убит здравым смыслом и страхом, но теперь шипение Тейнавы о неверных обрело новый смысл, заставляя задуматься.

Неверные всегда срываются.

 Где-то впереди забрезжил лунный свет, и серый пол, укрытый ковром сумрака, зарябил перед глазами, когда лоб ударился обо что-то, и Терис медленно подняла голову, тут же почувствовав, как в горле встал ком. Взгляд Спикера, выражавший все эмоции и при этом ни одной, приморозил к месту, и мысль о том, что сейчас все и закончится, пришла первой вместе с близкой к паранойе уверенностью в осведомленности убийцы о ее секундном желании перерезать Мари глотку.

 — Если я говорю ждать, значит, ты должна остаться на месте, — раздалось после нескольких мгновений абсолютной тишины.