Кровавый пир. За чьи грехи?
Шрифт:
— А вторую за одоление врага нашего, вора поганого!
— Ладно говоришь, воевода!
— Ну, а третью за совет да любовь!
Лицо воеводы разгорелось, глаза заискрились. Он расправил усы и бороду и начал:
— Государь-батюшка еще три, почитай, месяца назад писал: жить вам, воеводы, с бережением! А чего беречься, милостивцы, да и как? Людишки воры, стрельцы — налицо!.. А теперь и подошло время.
Он тяжко вздохнул.
— Людей-то у меня: стрельцов восемь сотен да тридцать четыре пушкаря на двадцать четыре пушки. Теперь опять посадские, про тех
Он опять вздохнул.
— Написал я теперь в Тамбов и Пензу, в Симбирск и Казань, да думаю, мало с того толку, потому сам от них грамотки получил. Просят людишек. Ха-ха-ха! А я у них! Так и гоняем гонцов! И все же поберечься надобно.
— Стены-то, воевода, в порядке? — спросил Сергей Лукоперов.
Воевода кивнул ему головою.
— Вот, друже, тебя перво-наперво просить хотел! Человек ты служилый, военный. Пособи мне! Я хоть и был против поляка под Смоленском, да все дело мое было животы оберечь. Дохли мы с голоду, а боя не было. Так ты и помоги!
— Что же? Я государю всегда слуга, — сказал Сергей. — А тебе, воевода, коли что по силам; рад помочь!
— Вот, вот! Я так и смекал, друже. Ты у меня, к примеру, в помощниках будешь. Что укажешь, то сделаю. А Жировы, Иван Митрич да Петр Митрич, тоже в пособниках!
— Рады служить, воевода! — ответили довольным голосом Жировы.
— Иван над посадскими старшим будет, а Петра над холопами да торговым людом, а ты, Сергей, значит, над стрельцами да над всеми. Как, государи мои?
— Да чего же лучше, воевода! — сказал Паук.
— Ладно удумал, воевода! — одобрил Лукоперов.
— Добро, Кузьма Степанович! Как решишь, — заговорили кругом, — дай и нам службишку. Мы все в общей беде служить рады!
Воевода встал и поклонился всем в пояс.
— Спасибо, милостивцы, за ласку! — сказал он и, севши, продолжал: — А службишка всякому найдется! Так вот. Мы, значит, утречком обойдем стены да поглядим, как што.
— Я думаю, воевода, — сказал Сергей, — допрежь всего посад выжечь надоть. Его выжгем, а в городе и запремся.
— Ну, ну! — ответил воевода. — Экой ты горячий. Выжечь успеем, когда вор придет, а пока что подождем!
— Да и жечь опасливо! — заговорили кругом. — Вдруг ветер на город повернет. Тогда что?
— Там видно будет! — решил воевода, заканчивая совет.
— Теперь пить будем, други! До воров еще будет время.
Кубки снова наполнились, и все дружно стали пить, на время забыв об опасности.
Только старик Лукоперов чувствовал себя как-то неладно, и, странно, каждый раз при мыслях о Стеньке Разине в его уме мелькал образ Василия. Он даже несколько раз испуганно покосился на соседнюю горницу, где тогда драли Василия.
— Боязно, Сережа, — заговорил он, когда они ушли в свою горницу, — сильны воры и вокруг изменники!
— Э, батюшка, — беспечно ответил Сергей, — не попустит Господь торжествовать неправде. Покорит он государю под нози врага и супостата!
— Да, может, не теперь?
— На все воля Божия! Отсидеться очень можно. Только посад надо сжечь!
— Думаешь,
можно?— Можно, батюшка! Я на том крест поцелую, что буду биться до последнего вздоха. Да и другие тож!..
V
Воеводу на другой день узнать нельзя было. Толстый, обрюзглый, неповоротливый, не дурак выпить в компании, охотник поесть до отвалу да спать до обалдения, немного разгильдяй, — он вдруг при сознании опасности обратился в грозного воеводу, готового жизнь положить ради исполнения своего долга. Лицо его стало серьезно и решительно, слова кратки и выразительны, распоряжения толковы.
Увидев Сергея, он ласково кивнул ему головою и сказал:
— Добро, Сергей Иванович, кто рано встает, тому Бог подает. Пойдем.
На дворе его ждало несколько стрельцов-начальников.
— Я, — сказал воевода, — приказал сотельникам придтить, да пятидесятникам, да пушкарскому голове! Нонче Жировых в приказ послал перепись сделать, подьячих в посад услал да в торговые ряды людишек счесть, кои годны. Опять, думаю, лошадей отобрать.
— А стрельцы нешто пешие? — спросил Сергей.
— Не все, а конных-то всего две сотни. Мало, чай?
— До четырех надо! Всех-то восемьсот.
— Восемьсот!
— Ну, так на полы!
— Слышь, Митрич, — обратился воевода к сотнику, — ты для своих достань да ты, Авдеич!
— Добро! — отозвались те.
Они вышли из ворот, и их тотчас окружила толпа зевак.
— Ну, вы! — окрикнул их воевода. — Идите свое дело делать. Неча вам на воеводу глаза пялить: узоров нет! Лучше крамольников высматривайте! Ну, ну, а то в палки!
Толпа недовольно разошлась.
— Пойдем, Сергей Иванович!
Они вошли в низенькую дверь наугольной башни и стали подниматься по ее ветхим ступеням.
— Ишь, ведь, — попенял воевода, — так и скрипят, того гляди, обвалятся. Сколько раз писал на Москву, что надобно чинить. Нет, не дают городовых людей на работу. Кто вас, дескать, тронет. Вы в середке! А вот…
Они вышли на верхнюю площадку под плоскою крышей. Там, обращенные на три стороны, стояли три пищали. Сергей заглянул в их дула.
— Смотри, боярин, — сказал он, — сколько там всякого мусора: щепки, кирпич. Надо выкинуть.
— Надо, надо! Ты чего ж, песий сын, своего дела не блюдешь? — накинулся воевода на пушкаря. — Что пищаль-то, свалка тебе? А?
— Да нешто я это? Это мальчишки балуют.
— Мальчишки! — передразнил воевода. — А ты их шелепами!
Они пошли дальше по стене, по узкой галерее под крышею, переходили из башни в башню, и везде Сергей с воеводою делали распоряжения. В одном месте из пушки выкатилось колесо; его надо было подвести снова, в другом совершенно подгнил пол и надо было подпереть его.
Сергей распорядился и осадною защитою того времени. Указал места, где сложить кирпичи, чтобы кидать ими в осаждающих; заказал наделать котов, огромных колес без спиц, для той же цели и, наконец, указал места, где нагревать смолу и воду, чтобы лить их на головы врагов.