Кровавый пир. За чьи грехи?

И наконец выступил… По дороге ему встречались мятежные шайки, еще не знавшие о поражении Разина, встречались и беглецы из-под Симбирска, и вновь образуемые отряды. Он разбивал их один за другим, забирал пленных и быстро двигался к Саратову.

Гришка Савельев с казаками уже оставил город, и только не многие пьяные и охочие до наживы еще толкались по улицам города, когда показалась первая сотня княжеского войска.

Посадские с воплями о помилованье раскрыли ворота, раздался колокольный звон, и священники вышли навстречу князю с крестами.

— Много лет государю Алексею Михайловичу! — кричала толпа.

— Смерть разбойникам!

— Смилуйся над нашим убожеством!

Посадские вмиг переловили запозднившихся казаков, с десяток гультяев тоже попали под опалу, вокруг воеводского двора, где остановился князь, затолпился народ.

Князь Прилуков вышел на крыльцо.

— Нет у меня государева указа о милости, — сказал он, — сами ее заслужите! Всех воров и изменников сюда во двор приводите, а сами крест на верность государю целуйте. А пока что, может, кто из бояр, дьяков али подьячих жив остался, так ко мне его!

— Есть, есть такой! — закричали в толпе голоса.

— Мы его мигом!

— Он в Успенской церкви в чулане жил!

Толпа бросилась к Успенской церкви, и скоро к Прилукову привели оборванного, худого и дрожащего от страха мужчину.

Прилуков позвал его в горницу.

— Кто и как жив остался? — спросил он.

— Смилуйся! — воскликнул тот, падая на колени. — Боярский сын Калачев есмь, а в животе пощадил атаман разбойный!

— За что?

— Знахаря ему нашел! Заболел у него кто-то. Он словно бешеный рыскал, а я тут. Показал ему Викешу, он и отпустил!

— Кто Викеша?

— А знахарь, милостивец, знахарь! Атаману-то большая нужда до него была!

— Встань! — сказал Прилуков. — Ты при взятии-то города был?

— Был, милостивец!

— Всех избили?

— Всех, милостивец! Три дня били.

— И… — князь заикнулся, — Лукоперовых?

— Их в первую голову. Их и воеводу! Васька-то их особливо мучил. Из-за них, может, и город взяли.

— Что ты брешешь? Как из-за них? Кто этот Васька?

— Истину говорю, милостивец! Святую правду. Васька Чуксанов — это атаман ихний, казацкий. Допрежь у нас помещиком был, дворянским сыном, а потом, как его выдрали… — и боярский сын Калачев подробно рассказал князю историю вражды Лукоперовых с Чуксановым, его неправедное наказание и месть за это.

— Да вражда-то в чем пошла?

— А слышь, быдто он за их доченькой ударял!

Князь вспыхнул, как зарево.

— Брешешь, собачий сын! — крикнул он.

— Да ведь бают, — испугался Калачев, — люди ложь, и я тож. Я-то не видел!

Князь успокоился:

— А с ней что? С Натальей?

— Да и ее, надо быть, убили, голубушку! Всех били. Деток малых и тех!

Князь закрыл лицо руками и опустил голову на стол. Калачев стоял в тревожном ожидании. Наконец Прилуков поднял голову.

— До другого наказа, — сказал он, — быть тебе тут воеводою. Собери приказных себе, стрельцов. Суди мятежников строго, но праведно. С каждого допрос снимай.

Калачев упал в ноги, не помня себя от радости.

— Батюшки, за что такая милость?

Князь усмехнулся:

— На безлюдье и Фомка дворянин! — сказал он. — Иди, а я объявку сделаю!

Он объявил народу о назначении Калачева временным воеводою.

В тот же день начались допросы и казни, и вокруг Саратова, словно грибы после дождя, вырастали виселицы. Отряды князя поехали в разъезды.

А сам князь в первое время словно обезумел. Он не ел, не пил и, сидя на лавке, уныло глядел перед собою, не в силах собраться с мыслями.

Убита! Замучена! Может, и опозорена…

Та надежда, смутная, как бледный свет, пробивающийся сквозь тучи, которая влекла его из Казани, которая давала ему жизнь, силы, энергию, угасла и с нею угас и всякий интерес к жизни. Словно надвинулась гробовая крышка и захлопнулась наглухо, и нет ему уже ни радости, ни света, ни спасения.

Дышло смотрел на него и убивался.

— Батюшка князь, да с чего ты это? — говорил он ему. — Смотри, сколько мы делов наделали. Государь отличит тебя. Вот сам увидишь!

Князь слабо махнул рукою.

— Чего махать-то? Дальше идтить надоть! Князья-то, чай, тоже не дремали. Гляди, все к Пензе подобрались, а мы тута!

— Пойдем, пойдем! — вяло ответил князь.

— Диво, да и все! — бормотал Дышло, разводя руками. — Допрежь что сокол был, а теперя… на!

В домике отца Никодима царили страх и уныние.

Марковна едва оправилась от испуга, отец Никодим с трудом разгибал старую спину, бедный Викеша с разрубленным плечом стонал и метался на той самой постели, где лежала ранее Наташа.

Но все они забывали о своих недугах и потрясениях, сокрушаясь об участи Наташи, к которой привязались со старческой бескорыстной преданностью.

Попадья плакала неустанно.

— Девка горемычная! — стонала она. — Матушки не знала, отца с братцем разбойник замучил и теперь, поди, над нею глумится! Ох, горькая! Лучше бы умереть ей в одночасье!

— Не греши, Марковна, не греши! — останавливал ее отец Никодим. — Господь ведет праведных путями неисповедимыми, и николи не знаешь, что во спасение, что на погибель…

— О-ох, — стонал Викеша, — сабля разбойника на погибель, чую, отец!

— Не греши! Телу в погибель, душе во спасение. Да пожди! Может, и выздоровеешь!..

В день новой присяги он вышел на площадь с крестом и вернулся домой в первый раз улыбаясь.

— Марковна, Викеша!.
– сказал он. — А как Наташа-то того князя звала, из Казани?

— Прилуков, о-ох! — простонал Викеша.

— А что? — спросила Марковна.

— То, — ответил отец Никодим, — что здесь он! Пришел с воинами и спас град наш!

— Что же? — не понимая, повторила Марковна.

— Да к тому ж дознал я нонче, куда этот антихрист с голубкою ускакал. Пойду к князю, и он сейчас погоню нарядит. На том поклонюсь!

Марковна встрепенулась.

— Иди, иди, отец, скорей! — заговорила она. — Бог просветил тебя! Иди! Может, он выручит ее чистою, непорочною. А не пошлет того Господь, все же из рук разбойницких вырвет. В монастырь голубонька уйдет.

— Так и я думал, Марковна, — ответил Никодим. — Вот поснедаем, поспим, да и пойду, благословясь. Так-то-сь!