Крутая волна

— Обойдемся без царей. Сами управимся.

— Уж вы управитесь! — Старик опять сплюнул. — Шустрые больно.

Еще не добежав до проходной, Гордей услышал музыку. Оркестр играл нестройно. Гордей не сразу догадался, что это «Марсельеза». Оркестру подтягивали несколько голосов, тоже не в лад. Но вот и оркестр, и люди приспособились друг к другу, мелодия зазвучала мощнее. За решетчатыми воротами завода, запрудив всю улицу, тек серый поток людей, над ними кроваво полоскалось красное полотнище, укрепленное на свежеоструганном древке. Нес его высокий бледный парень в кепке с наушниками, в распахнутом пальто, надетом на синюю сатиновую рубаху. Его бледное лицо было торжественным и строгим, глубоко запавшие глаза были доверху заполнены синим огнем. Знамя он нес бережно, как свечку. А вокруг были возбужденные, раскрасневшиеся лица, по ним плавали улыбки, обильно текли слезы. Вот к парню с флагом протиснулся человек в нагольном полушубке и ушанке, стал что-то говорить. Потом вскочил на прижатую к забору телегу, сдернул шапку и закричал, заглушая остальные голоса. Парень с флагом тоже влез на телегу и встал рядом. Толпа остановилась, притихла, и теперь над ней властвовал только голос человека в полушубке. Он говорил неторопливо, густым басом, и слова падали в толпу размеренно, через равные промежутки времени. Но понять их Гордей йе мог — человек говорил по — эстонски.

— Что он говорит? — спросил Гордей стоявшего у ворот парня в промасленной куртке.

— Зофет на тюрьма «Толстый Маргарита». Там фаша матрос есть тоже. Тафай с нами, морь- як. Оружия нет, надо оружия.

— Будет оружие, — пообещал Гордей и спросил: — А вы откуда?

— Сафот Беккер. А там, — парень ткнул в глубину улицы, — фаприк Лютер. Фесь рабочий тут.

— Будет оружие! — еще раз заверил Гордей и побежал обратно, к причалу.

Шлюпка ждала его; как только он прыгнул в нее, матросы забросали вопросами:

— Ну, что там?

— Правда, что царя скинули?

— Да не тяни ты, говори.

Гордей оттолкнул корму от причала и скомандовал:

— Уключины вставить, весла разобрать! Навались, ребята, в городе восстание, на тюрьму идут, а оружия нету.

Матросы навалились на весла. Некоторое время гребли молча, потом левый загребной матрос первой статьи Грошев спросил:

— Кто там в тюрьме-то?

— Наши же матросы. С крейсера «Память Азова».

— Тогда вызволять надо. Только где оно, оружие-то?

— Да вот оно. — Гордей вынул из кармана связку ключей. — Вот ключи от погреба, а это от пирамид в офицерском коридоре.

: — А не боишься? — спросил все тот же Грошев. — За такое дело и повесить могут.

— Семь бед — один ответ. Если что, отвечу один. Но думаю, что не придется.

— Ну, гляди. А то как бы тебе самому в ту тюрьму не угодить.

Когда подошли к борту эсминца и Гордей взбежал по трапу, его тут же окружили. Опять посыпались вопросы. Пока Гордей объяснял, что происходит в городе, поднялись и гребцы из шлюпки.

— Чего там рассусоливать, открывай пирамиды! — настаивали они.

Подошел Заикин, спросил:

— Ключи у тебя?

— Вот они.

— Открой сначала погреб. Товарищи, прошу соблюдать порядок, без команды на берег не сходить.

Но порядок установить так и не удалось, винтовки и пистолеты хватали как попало и на берег сходили без команды. Сунув за пазуху последний пистолет, Гордей тоже побежал к проходной. Там уже не оказалось никакой охраны, ворота были открыты настежь, Заикин собирал в кучу матросов с других кораблей. Они были без оружия и охотно присоединились к вооруженному экипажу «Забияки».

Улица встретила их восторженными криками «ура», люди стиснулись, прижимаясь к заборам и стенам домов, пропуская вперед черную массу матросов. Опять грянул оркестр, сотни голосов подхватили мелодию, и она торжественно поплыла над головами людей.

3

Часовые испуганно орали:

— Стой! Стрелять буду!

Из толпы им весело отвечали:

— Я те стрельну!

Толпа обтекала «Толстую Маргариту», как река обтекает остров. Начальник тюрьмы что-то кричал часовым, они непонятливо озирались то на него, то на толпу и нерешительно топтались на месте. Вдруг начальник тюрьмы взвизгнул как-то совсем по — бабьи, и все увидели коменданта Ре- вельской крепости контр — адмирала Герасимова в сопровождении нескольких офицеров. Передние ряды остановились, притихли, но задние еще напирали.

— Господа! — сказал Герасимов. — Прошу разойтись. Я не имею указаний открыть тюрьму. Здесь находятся опасные государственные преступники.

— Вы сами преступники!

— Но, господа! Нужно высочайшее соизволение, чтобы их освободить.

— Царя-то теперь нету!

— Но есть же порядок! Я повторяю, что тюрьму не открою.

— Мы сами откроем!

— В таком случае я прикажу стрелять.

— Да что его слушать, пошли, товарищи! — крикнул кто-то, и все двинулись к тюрьме.

Герасимов что-то сказал начальнику тюрьмы, тот опять пронзительно взвизгнул, и над головами людей взвились сначала дымки, а потом уже послышались сухие щелчки выстрелов. Кто-то в передних рядах закричал диким животным криком. Этот крик будто хлестнул по толпе, она на мгно — венйе замерла и вдруг взвыла тысячью голосов:

— Бей их!

Гордей вынул из-за пазухи револьвер и взвел курок. Его толкали со всех сторон, и он долго не мог прицелиться. Он целился прямо в грудь адмирала, но мушка прыгала то в бок, то вверх, и Гордей еще не успел нажать на спуск, как адмирал пошатнулся, его подхватили двое или трое офицеров и повели к двери. Опять послышались частые хлопки выстрелов, теперь уже из толпы. Гордей тоже выстрелил, но, кажется, ни в кого не попал. Тогда он прицелился в начальника тюрьмы, но опять опоздал — тот упал раньше, чем Гордей нажал на спуск.

Перестрелка длилась недолго, охрана быстро разбежалась, и толпа ворвалась в тюрьму.

Когда Гордей вбежал в коридор, там уже стоял железный грохот сбиваемых замков, крики людей]

— Товарищи! Свобода! Выходите! Да здравствует революция!

Из камер выходили люди, они плакали, обнимали матросов, целовали. Гордей искал среди них Наташиного отца, но его нигде не было.

Вдруг кто-то схватил его за руку.

— Не узнаешь?

Гордей вгляделся в заросшее лицо стоявшего перед ним человека и только по хитроватому прищуру глаз догадался:

— Товарищ Михайло?

— Он самый.

— Так вот куда тебя упекли! А дядя Петро все узнать хотел, так и не узнал.

— А где он сам?

— В Гельсингфорсе.

— Жаль. Ну а как ты? Спасибо, что выручил. Давай-ка хотя бы поздороваемся.

Они обнялись, поцеловались по обычаю трижды. От Михайлы исходил запах плесени и давно не мытого тела.

— Ну, еще раз спасибо, — хрипло проговорил он. — Да ты что озираешься?

— Знакомого тут ищу.

— Теперь никуда не денется. Пойдем-ка, Гордей, на волю.

Наташиного отца Гордей увидел сразу же, как только вышел из тюрьмы. Иван Тимофеевич возвышался на чем-то и, указывая рукой на стоявших в обнимку заросших людей, говорил:

— Вот те, которые более десяти лет томились в царских застенках, те, которые девятнадцатого июля тысяча девятьсот шестого года подняли восстание на крейсере «Память Азова»…

Сотни голосов дружно рявкнули «ура», десятки рук подхватили изможденных людей, подняли их над головой и понесли. Иван Тимофеевич еще что-то говорил, но теперь его не было слышно.