Крутая волна
Шрифт:
Наталья резко повернулась, посмотрела на Гордея в упор и сказала:
— А вы, оказывается, злой.
— Злой? Да, злой! — вызывающе бросил он. — А знаете, откуда у меня эта злость? Я еще в пеленках был, когда отца угнали на каторгу…
Он говорил торопливо, точно боялся, что Наталья не дослушает его. Он рассказал о том, как жил в деревне, о том, что самым ярким впечатлением детства было постоянное ощущение голода, о том, что на всю их семью была одна корова и одни пимы. Не забыл и о том, как пас коров, как Васька Клюев обирал всю деревню, как есаулов сын Санька
Его рассказ, должно быть, потряс Наталью. Она долго молчала, опустив голову и кусая губы. Потом виновато посмотрела на него и тихо спросила:
— Я вас очень обидела?
— Вы? Нет. При чем тут вы?
— Это я вас заставила… Я не хотела, я не знала… — Она вдруг стремительно подошла к нему и сказала: — Вы хороший. И я очень рада этому. Знаете, вы мне тоже… нравитесь.
Гордей встал, но она тотчас повернулась и выскользнула за дверь. Все это было так неожиданно, что Гордей растерялся и так и остался стоять посреди комнаты. Мысли его путались, пе рескакивали с одного на другое, потом он вдруг вспомнил ту драку с Люськой Вициной, и то же пронзительное чувство овладело им. «Странно, — подумал он, — я даже не прикоснулся к ней, а то же самое… Значит, и тогда не было ничего стыдного?»
Наталья стояла в кухне у окна, прислонившись лбом к стеклу. Когда он подошел и легонько дотронулся до ее плеча, она вдруг вся сжалась, точно ожидая удара, и закрыла лицо руками.
— Уйдите, — тихо попросила она.
Но Гордей стоял рядом и смотрел на ее вздрагивающие плечи, на раскиданные по ним локоны волос, вдыхал их непривычный запах и слышал, как стучит у него в висках кровь.
— Уйдите, — еще тише попросила она.
Гордей на цыпочках отошел, вернулся в комнату и вздрогнул от резкого крика:
— Здр — р-рась — те!
Он погрозил попугаю кулаком, и тот радостно возвестил:
— Попка — дурак!
Попугай довершил впечатление неожиданности и несуразного переплетения событий этого дня.
Идти на корабль, не хотелось. Неожиданное признание Натальи перевернуло в Гордее все, мысли и чувства перепутались, ему надо было разобраться в них и, главное, выяснить свое отношение к Наталье.
Он выбирал улочки потише, где шум города не мешал ему думать. Так незаметно для себя он оказался на кладбище. Там кого-то хоронили. Ни гроба, ни могилы не было видно, их загораживала темная толпа людей. Гордей стал в сторонке.
Маленький попик, встряхивая темной гривой волос, старательно выводил:
— «Во блаженном успении вечный покой по- даждь, господи…»
Дьякон тонко подвывал:
— «Ве — ечна — ая па — амять…»
Двое или трое нехотя крестились, остальные, зябко втягивая голову в плечи, угрюмо молчали. Слышно было, как тихонько позванивали цепочки кадила, над обнаженными головами людей повисли клочья синеватого дыма.
Сухо постукивали о крышку гроба мерзлые комья земли. Так же сухо падали в морозный воздух редкие слова:
— Отмучился, сердешный.
— И — эх, жисть!
— А хоть какая она ни есть, а все жизнь.
Кто-то примирительно
подытоживал:— Все там будем. ’
Люди торопливо расходились, на снегу остался темный холмик земли да грязные следы людей.
Гордея почему-то разозлила поспешность, с которой все это было сделано. Особенно хотелось возразить сказавшему о том, что все там будем. В этих словах было что-то покорное, рабское, безнадежное. «Ну и что? — мысленно возражал Гордей. — Значит, жди, когда твой черед придет? А до этого живи как живется? А я сам хочу быть хозяином своей жизни!»
На корабль он вернулся уже в сумерках. На палубе было пустынно, только вахтенные зябко жались к надстройкам. Снег вот уже несколько дней не счищали, и на лем тоже лежали гряз ные следы. «Пора бы и боцмана назначить, — подумал Гордей, — а то вон как все запустили».
В кубрике было душно — давно не проветривали. Все матросы сгрудились возле стола, где Заикин что-то читал. Приход Гордея прервал чтение.
— Ну как? — спросил Заикин.
— Все в порядке.
Заикин кивнул и начал опять читать:
— «Земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает…»
— Во — во! — перебил Клямин. — Это про нас сказано. «Тем, кто ее обрабатывает». Правильно. А то вот я корчевал у Прорвы…
Но и его перебили:
— Иди ты со своей Прорвой… Дай дочитать.
— А я мешаю? Читай, Николай, читай, это про нас. Давеча ты читал про эту самостоимость, дак это лишнее. Ты те книжки не носи. А вот про нас — надо.
Глава десятая
Утро выдалось по — весеннему яркое и теплое, матросы высыпали на верхнюю палубу, кое-кто даже снял тельняшку, чтобы позагорать. Но Карев, назначенный вместо Пузырева боцманом, быстро навел порядок.
— Я те покажу, сукин сын, как раздеваться без команды! — кричал он на Дроздова. — Али порядку не знаешь?
— А ругаться — это порядок? — огрызнулся Дроздов, натягивая тельняшку. — Чать теперь не царский режим.
За Дроздова заступились еще несколько че ловек.
— Ты, боцман, не ори, а то и тебя, как Пу зырева…
— Не стращай, не боюсь, — сказал Карев, однако тон сбавил и даже пояснил: — Я ж, братцы, службу справляю.
В это время прозвучал сигнал общего сбора. Когда вся команда выстроилась на юте, дежурный по кораблю Мясников объявил, что с сегодняшнего дня для поддержания порядка на каждом корабле предписано иметь дежурный боевой взвод, а потому сегодня на дежурство заступает минная часть.
Сообщив об этом, Мясников приказал разойтись и направился в дежурную рубку, не обратив внимания на то, что его распоряжение не выполнено: матросы не расходились.
— Ребята, тут что-то неладно: для чего взвод?
— Опять что-то замышляют.
— Заикин где?
Заикина на корабле не было. Он пришел только к обеду и объяснил, что дежурные взводы назначаются по распоряжению местного флотского комитета. Им же дано указание задерживать и арестовывать лиц, призывающих к гражданской войне.