Крутая волна
Шрифт:
— Откажешь?
— Откажу.
Юрка деликатно отстал, и Гордей спросил:
— Почему не писала?
— О чем писать-то? Да и некогда было. Как отца с Вовкой взяли, так все хозяйство на мне. Мать старая стала, от Юрки проку что от козла молока.
— А сено кто косил?! А дрова кто заготовлял?! — возмутился Юрка.
— Ладно, ты, — примирительно сказала Люська и спросила Гордея: — Еще-то зайдешь?
— В воскресенье приеду. После обедни митинг будет.
Они уже вышли на окраину станицы, и Гордей попрощался. Люська теперь протянула руку и тихо, как тогда, сказала:
—
Всю дорогу Гордей думал о ней, вспоминал, как они тогда подрались, как сидели в снегу и она гладила его щеку. Вспомнил и Наталью и невольно сравнил их. Верно, в них есть что-то общее. Наталья, пожалуй, красивее и, конечно, образованнее. Но Люська чем-то ближе. Чем?
Потом ему вдруг стало стыдно, что он все время думает об этом, вместо того чтобы думать о деле. Его послали сюда для важной работы, а он… А ведь не зря послали, здесь все осталось, как было, как будто и не произошло ника кой революции. «МоЖет, это везде так? Интересно, что делается в Шумовке?»
Дорога вынырнула из колка, и Гордей увидел темный угор и три или четыре печальных огонька на нем. Кто-то в деревне еще не спал.
Гордей ускорил шаг,
Его посадили в передний угол, рядом сидела мать, гладила, его руку и, заглядывая в глаза, все повторяла:
— Мужик, прямо мужик стал!
Она совсем усохла и сейчас походила на девочку, рука у нее была маленькая и костлявая.
— Ты ешь, ешь, поди, там с едой-то худо. Что же не упредил? Я бы шанежек испекла.
Отец сидел по другую руку, искоса поглядывая на Гордея и одобрительно говорил:
— Весь в деда удался. Плечи-то вон в двери не пролезут.
Шурка, Настя и Сашка смотрели на Гордея с завистью. Сашка опять вздыхал:
— Это надо же!
В зыбке, висевшей под полатями, запищал ребенок. Настя встала из-за стола, вынула его из зыбки и показала Гордею:
— Вот, племянник твой.
Судя по тому, как отец неопределенно хмыкнул, а мать начала поспешно переставлять миски, племянника Настя нагуляла. Она и сама сейчас смутилась, ушла за угол и там дала ребенку грудь. За столом установилось неловкое молчание, слышно было только, как в кути сопел и чмокал ребенок.
В это время ворвалась Нюрка — кто-то уже успел сбегать за ней. Видно, что она только с постели: волосы растрепаны, на одной щеке красные полосы — отлежала.
— Батюшки, гостенек-то какой! — воскликнула она и бросилась к Гордею. Она обнимала его, целовала в губы, в глаза, в нос, не обращая внимания на то, что совсем придавила своим раздобревшим телом мать. Степанида едва выпросталась из-под нее, хлопнула по спине:*
— Будя уж тебе, лошадь эдакая!
Нюрка села на место матери и вдруг всхлипнула:
— А мово-то Гриньку убили.
Об этом Гордей тоже не слышал, — должно быть убили недавно. Он не знал, как утешить сестру, и только сказал:
— Что поделаешь — война.
Степанида стала рассказывать, сколько народу поубивало на этой войне. Выходило, что в деревне целых мужиков-то осталось немного: отец, Васька Клюев, дьякон Серафим, Василий Редька, да трое еще с войны вернулись калеками.
— Дед Ефим и тот помер, царство ему небесное.
Ганька вон без правой руки пришел, а куды он без правой-то? А Пашка Кабан дак и вовсе без ног… — И озабоченно спросила: — Ты-то насовсем али как?— Нет, на побывку. Всего на месяц.
— Хоть бы война к этому времю кончилась!
Спать улеглись уже после вторых петухов. Гор — Дей попросил постелить ему в сенях. Едва он разделся, как пришел отец, присел на нары, закурил.
— Ну, что там у вас делается?
Гордей стал рассказывать. Отец слушал внимательно, только изредка вставлял вопросы, и даже по этим вопросам Гордей догадался, что отца интересует не столько его личная жизнь, сколько события в Петрограде, положение на фронтах и соотношение сил между партиями.
— Говорят, Ленин теперь в Петрограде?
— Да, я его видел.
— Ну как он? Какой?
Гордей рассказал о встрече с Лениным, о его поручении, показал подписанное им удостоверение. Егор при свете спички прочитал его, бережно свернул.
— Вот оно как! Значит, и ты теперь большевик?
— Выходит, так.
— Это хорошо. Только здесь тебе не Петроград, здесь трудно придется.
Поговорили о том, что делается в деревнях. Выходит, что тут почти ничего не изменилось, если не считать, что богатые мужики еще большую силу заимели.
— Здесь и царя-то не очень жаловали, а Временное правительство и вообще за правительство не считают. Вопрос о войне — вот сейчас главный вопрос для мужика. Весна, а в поле работать некому. Слышал, сколько в деревне мужиков-то? Теперь и у нас поняли, что Временное правительство хочет продолжать войну, поэтому здесь оно поддержки не найдет. В станице сложнее. Там казаки, там оборонческие настроения сильны, там и влияние меньшевиков, а особенно эсеров сильнее. Стариков-то в эсеровской партии теперь состоит. Ты с ним поосторожнее…
Мать пошла доить корову, прикрикнула на отца:
— Дал бы ты ему поспать с дороги. Успеешь еще наговориться.
Отец собрался уходить, но Гордей удержал. Ему было интересно слушать отца. В его рассуждениях чувствовалось не только знание обстановки, но и политически осмысленный план действий. Должно быть, отец тоже много читал, он раза два или три ссылался на высказывания Ленина и даже использовал пример из «Капитала» Маркса. Это было для Гордея совсем неожиданно.
«Вот бы кого надо в агитаторы-то», — подумал он. И опять беспокойно забилась мысль: «Справлюсь ли?»
Они приехали в станицу рано, обедня еще не началась. Народ валом валил в церковь, все были одеты празднично и настроены довольно весело. С паперти Косторезов звал после обедни всех на митинг. Губарев стоял у двери и тоже приглашал, но больше всех старался Юрка Вицин. Его рыжая голова мелькала то тут, то там, он бойко кричал:
— После обедни не расходитесь! Вести из Петрограда!
Наверное, его научил так Пашнин. Сам Федор стоял возле свежепокрашенной трибуны и беседовал с приехавшими из деревень мужиками. Их наехало немало: у коновязи стояли ходки, брички и просто оседланные лошади. Вероятно, большинство приехавших было из зажиточных мужиков.