Крутая волна

— Семнадцать министров мы тогда арестовали, а Керенского я упустил. Кто же знал, что там Другой выход есть? Теперь, если Керенский с ударниками, я уж с него глаз не спущу…

— С кого это? — спросил подошедший Дыбенко.

— Да с Керенского. Говорят, он там.

— А ты все терзаешься? Я же тебе говорил, чтц бегство Керенского — это его политическая смерть. Этим он сам вынес себе приговор.

На переговоры с ударниками Дыбенко решил идти один, но Гордей предложил:

— А все-таки возьми меня с собой. В Гатчину- то мы вдвоем ездили.

— Нет, сейчас я пойду один.

— Одному опасно.

— А если вдвоем? Коль ударники не согласятся сдаться, нам с тобой и вдвоем с тремя тысячами не справиться. Скажи-ка лучше машинисту, чтобы сбавил ход.

Гордей обиженно пожал плечами и пошел к машинисту, а Дыбенко сказал Петру:

— Ты за ним присмотри, а то он так и лезет под пули.

— Ладно. Тебе тоже не следовало бы идти самому. Можно кого-нибудь другого послать.

— Например, тебя?

— А хотя бы и меня.

— Чудак ты, Шумов. Ага, вон и первый их эшелон. Приготовиться!

— Приготовиться! — крикнул Петр.

Команда была, пожалуй, излишней, потому что идущий навстречу состав видели все и приготовились без команды.

— Тормози! — крикнул Дыбенко машинисту.

Паровоз шумно, как бы с сожалением, вздохнув, остановился. Эшелон ударников тоже сбавил ход и вскоре остановился метрах в пятистах. Дыбенко соскочил с паровоза и направился по шпалам навстречу ударникам.

Он шел неторопливо и спокойно, а у Гордея по телу пробегали мурашки. Он видел, как ощетинился стволами винтовок и пулеметов эшелон ударников. Сколько их сейчас нацелено на одного идущего по шпалам матроса — сто, двести, пятьсот? А ведь достаточно одного — единственного винтовочного выстрела. Неужели сам Дыбенко не испытывает страха? Какие же надо иметь по- истине железные нервы, чтобы идти вот так спокойно, ни разу не оглянувшись! А он все идет и идет, перешагивая со шпалы на шпалу, ветер треплет ленточки его бескозырки…

— Смотри, выходят!

Из вагонов ударников высыпались серые фигурки людей, побежали к паровозу. Столпились — наверное, о чем-то договариваются. О чем?

А Дыбенко все идет и идет, не сбавляя и не прибавляя шага.

Вот от паровоза ударников отделилась небольшая кучка людей, вышла навстречу.

— Зотов, возьми на прицел этих! Остальным держать на прицеле эшелон! — скомандовал Петр.

— Есть! — ответил Зотов, устроившийся со своим пулеметом на тендере.

Ударники отошли от своего паровоза недалеко— метров на сто, не больше. Дальше идти, наверное, боятся, поджидают, когда приблизится Дыбенко. А он идет навстречу им все так же неторопливо и спокойно.

Зотов сверху спросил у Петра:

— Ты его не предупредил, чтобы он не подходил к ним близко?

— Нет.

— Надо было предупредить, а то как же я буду стрелять? Могу ведь и в него угодить.

— Если он подойдет близко к ним, не стреляй, опять возьми на прицел вагоны.

— Ладно. Смотри, подходит!

Дыбенко подошел к ударникам, вот его уже не видно в их серой куче. Что он сейчас говорит им? Может, они его арестовали, а то и убили? Выстрелов, правда, не слышно, но ведь убить могут и так — вон их там сколько против одного.

Все молчали, напряженно вглядываясь вперед. Время тянулось мучительно медленно, и не понять, хорошо это или плохо, потому что неизвестно, чем все это кончится.

— Гляди, повернули обратно!

Действительно, ударники вернулись. Зачем?

Договорились или нет? Вот подошли к паровозу. Из вагонов опять посыпались люди, тоже бегут к паровозу. Что там происходит? Как назло, нет ни одного бинокля, да и много ли увидишь в бинокль?

Прошло еще десять томительных минут. И вдруг донеслись четыре щелчка выстрелов.

— Давай вперед! — крикнул Петр машинисту. — Без моей команды не стрелять!

Паровоз, тяжело отдуваясь, окутался паром и тронулся с места. Вот облако пара рассеялось, и Петр приказал:

— Стой!

Теперь и остальные увидели, что из эшелона стреляют по кучке бегущих к лесу людей.

— Глянь, по своим лупцуют!

— А может, как раз по тем, которые за перемирие?

И опять все напряженно всматриваются туда, где идет перестрелка. К лесу бегут человек двадцать, вот застрочил пулемет, и трое или четверо упали.

— Флаг! — ликующе заорал Зотов. — Флаг вывесили.

Верно, над паровозом ударников появился белый флаг.

— Сдаются!

Густая серая толпа движется по шпалам навстречу. Паровоз ударников тоже трогается с места и катится за ней…

Вздох облегчения вырвался у всех, когда тот же Зотов крикнул:

— Дыбенко их ведет! Смотрите, вон он, впереди идет!

Дыбенко шел все тем же неторопливым, размеренным шагом, но солдаты едва поспевали за ним: путаясь в полах длинных шинелей, они скакали со шпалы на шпалу и никак не могли приноровиться к шагу идущего впереди матроса.

Гордей спрыгнул с паровоза и побежал навстречу. Увидел широкую улыбку Дыбенко, спросил:

— Сдаются?

— Все в порядке! — ответил Дыбенко. — А вы небось поволновались!

— Было дело. Рисковый ты.

— Как видишь, все обошлось хорошо.

— А в кого там стреляли?

— Это мы своих офицерьев, — ответил за Дыбенко шедший рядом с ним молодой высокий, под стать Шумову, солдат.

— Вот что, Гордей, — сказал Дыбенко, — как приедем в Гатчину, раздобудь автомобиль. Они тут делегацию к Ленину направляют, так ты отвези их в Смольный.

— Есть!

Для делегации он снова взял санитарный автомобиль, на этот раз не без умысла: сейчас этот автомобиль тут не нужен, а будет повод вернуть ся, еще раз увидеть Наталью. Нужда в артиллерийской поддержке кораблей отпала, сидеть на «Забияке» без дела скучно, а связь с ним держит Демин. «Понадобимся — отзовут сами».