Кто не спрятался (сборник)

– Попить?
– прищурился Мнишин.
– Может, тебе еще и похмелиться сбегать принести?

Но Голубко пробасил, кивнув в мою сторону:

– Сходи ко мне, попроси у Симы бутылку боржома.

Супостат с надеждой обернулся ко мне, и я увидел, что это Витька Байдаков. Боже мой, что стало с бывшим красавчиком! Двадцать лет назад это был цветущий, мордастый, румяный парень, вечно с нагловатой ухмылочкой на полнокровных губах, местная знаменитость, гроза района. Сейчас передо мной сидел обрюзгший, рано постаревший человек с заплывшими глазами, с серой, нездоровой кожей на вислых щеках. Меня он, кажется, не узнал.

Когда я вернулся с уже откупоренным боржомом и дал бутылку Витьке прямо в руки, Мнишин сказал с сожалением:

– Работали с тобой, работали, все без толку. Один покойный Зиняк столько сил на тебя, на гада, ухлопал, а зря. Ну, теперь ты допрыгался, - закончил он зловеще.

Витька залпом всосал в себя бутылку и несколько секунд сидел с выпученными глазами, отдуваясь. Потом смачно рыгнул, распространив по всей комнате тяжелый запах перегара, и вдруг завопил истерически:

– Чего "допрыгался"? Чего "допрыгался"? Что вы мне шьете? Зачем пальцы брали?
– Он замахал в воздухе испачканной черной краской пятерней.
– Убил я кого, да? Зарезал, да?

В комнате наступило молчание, только слышно было, как сердито сопит и икает Витька. Наконец Голубко довольно пробурчал:

– Прорвало малыша. Надо было давно ему водички дать. Валиулин прошелся по кабинету и присел на край стола перед Байдаковым.

– Давай, милый друг, вспоминать, откуда деньги?

Витька быстро оглядел всех, кто был; в комнате. Я заметил, что глаза у него теперь заблестели, похоже, боржом ударил ему в голову.

– А может, я их выиграл?
– спросил он с надеждой, как бы предлагая на общее обсуждение вариант ответа, который всех может устроить.

– Выиграл? У кого?

– Да не знаю я!
– рассердился Байдаков.
– В шмон, а то на бегунках.

– Значит, ты утверждаешь, что не помнишь, откуда у тебя эти деньги? сформулировал Валиулин.

– Ага, утверждаю.
– Он икнул, пробормотал "пардон" и умоляюще приложил руки к груди: - Да нет, кроме шуток, не помню! Хотите, на колени встану?

– Ты какой день в запое?
– деловито поинтересовался Мнишин.

Витька потерянно махнул рукой.

– Не спрашивайте! Месяц ни грамульки, человеком себя почувствовал, - в голосе его появился слезный надрыв, - оделся вот, - он подергал себя за полы кожаной куртки.

– Месяц не пил, а как оделся!
– наставительно прогудел Голубко, намекая на прямые материальные выгоды воздержания, а я с удивлением подумал, что мне так одеться не хватило бы месяца, даже если б я этот месяц не только не пил, но и не ел.

– С горя запил, - понурился Байдаков.
– Кота, сволочи, погубили.

– Это какого?
– удивился Мнишин.
– Рыжего, который у тебя жил?

– Угу!
– кивнул Витька и заплакал. Слезы текли по его щекам, он принялся стирать их, весь измазался дактилоскопической краской. Зрелище было жалкое.

Мнишин двумя пальцами брезгливо взял со стола мятый байдаковский платок, кинул ему на колени.

– На, утрись...

Витькины плечи содрогались. Он принял платок, начал сморкаться, хлюпать, тереть глаза, в которые попала краска.

– Весна, понимаешь...

– говорил он, всхлипывая.
– Шмонается, дурак, где-то, три дня не видал его. А вчера утром выхожу из дому, мальчишки бегут: "Дядя Витя, дядя Витя, там ваш Рыжий висит..." На дереве... во дворе... за шею проволокой... падлы...
– У него дрожала нижняя челюсть.

– Кто это сделал?

– А я знаю?
– злобно вскинулся Байдаков.
– Знал бы - убил гада!

Мнишин с Валиулиным переглянулись.

– А дальше что ты делал?

– Что... Похоронили мы Рыжего с пацанами. Тут же, во дворе. Настроение, конечно, хоть сам вешайся. Ну и пошел в магазин, куда ж еще...

– Это во сколько было?

– Да часов в двенадцать. Ребята знакомые в очереди стояли. Взял я сразу пару коньякевича, они три портвейна. Врезали, как полагается... За упокой души Рыжего.

– И что потом?

– Что потом?
– переспросил Витька.
– Проснулся утром, голова квадратная и это вон, - он мотнул головой в сторону денег на столе, - по всем карманам распихнуто. Встал кое-как и поехал в "Пять колечек" на поправку. А там повело меня, видать, на старых дрожжах...

– Как ты поправлялся, мы знаем, - нетерпеливо перебил его Мнишин. Расскажи-ка лучше, что ты делал вчера после того, как распили у магазина.

Байдаков наморщил лоб и погрузился в глубокое раздумье.

– Черт его знает, - наконец сообщил он.
– Пили - помню, а дальше - нет.

– И часто с тобой так бывает?
– поинтересовался Валиулин.

– Бывает...
– эхом откликнулся Витька.
– Особо, когда намешаешь всякой дряни, - его передернуло.
– Иногда утром гадаешь: как домой дошел? А на автопилоте!

– Ну, вот что, автопилот, - зловеще начал Мнишин, но тут зазвонил телефон. Голубко взял трубку и сразу передал ее Валиулину. Тот послушал, покивал, сказал "спасибо" и положил на место. Потом повернулся к нам.

– Пальчики его, - сказал он и с каким-то новым выражением посмотрел на Байдакова.
– Так что времени не теряйте, дуйте к прокурору за постановлением, проводите обыск.

Я увидел, как напрягся и замер Байдаков.

– Вы это про что?
– спросил он с глухой угрозой.
– Это про какие пальчики?

– Про твои, про твои, - с усмешкой ответил Мнишин и обратился к Валиулину: - Можно, Валерий Михалыч?

– Давай, - кивнул тот.
– Ты начал, тебе и заканчивать.

– Гражданин Байдаков, - сказал Мнишин, глядя поверх Витькиной головы, - вы подозреваетесь в убийстве Черкизова Викентия Федоровича, совершенном вчера в его квартире...

При этих словах Витька странно оскалился, и я не сразу понял, что он смеется, - такой неподходящей была его реакция.

– Я? Кешу? Да что я, сумасшедший? Быть того не может!

– Может, - жестко оборвал его Мнишин.
– Номера двадцатипятирублевых купюр, обнаруженных у вас при доставке в медвытрезвитель, идут подряд с номером купюры, обнаруженной в сейфе убитого. Они из одной пачки. И еще. Перед смертью Черкизов с кем-то выпивал. На одном из стаканов его отпечатки пальцев, на другом - ваши.