Кто сеет ветер

Она заметила его изумление и сразу вся съежилась.

— Я была на вашей старой квартире, хотела переночевать у Эрны, но она куда-то уехала. Хозяйка сказала, что вы теперь живете отдельно, дала ваш адрес, и я пришла, — сказала Сумиэ робкой скороговоркой, нерешительно останавливаясь у двери.

Наль взял у нее чемодан и поставил к стене. Девушка смущенно и грустно на него посмотрела.

— Я очень поздно. Вы меня не прогоните?

— Как вам не стыдно, Сумико! Разве мы не друзья? — ответил он, помогая ей снять пальто.

— Я знаю. Оттого и пришла к вам. У меня большое несчастье.

Она растерянно замолчала, но Наль догадался сразу.

— Новая статья Онэ-сан?… Да?

Сумиэ неопределенно качнула пышной прической и села в подвинутое ей кресло.

— Я еще не читала, но я о ней знаю, — ответила она дрогнувшим голосом, внимательно оглядывая Наля тоскующими чуть скошенными глазами. — Папа-сан сделал большое мошенничество. Я слышала, как говорили в трамвае об этой статье и смеялись над папой.

Наль, стремясь понять до конца цель ее позднего посещения, невольно оглянулся на чемодан.

— Вы что ж… из дома совсем?

— Да, хотя вы когда-то и были против. Я не могу больше…

— Имада-сан знает об этом?

Она подняла одну бровь с видом пренебрежения и досады.

— Папа-сан сейчас спит. Он был у Каяхары и пил много сакэ. Он до утра не проснется.

— Но какие же у вас планы?

Сумиэ оглянулась на старинные хозяйские часы.

— Я хотела провести эту ночь у Эрны, а утром уехать к дедушке… Но если позволите, я посижу до утра в вашей комнате, около хибати, а вы идите за ширму и спите. Я буду сидеть тихо.

Наль сразу стал очень серьезным. Он понимал, что подобная ночевка могла закончиться крупным скандалом, если бы ее отец бросился ночью в погоню и напал на следы. Права японской полиции и родителей в таких случаях безграничны. Наль только на днях переводил несколько глав из книги Тынянова для журнала «Тоицу». Невольно вспомнилась ужасная смерть Грибоедова, когда фанатическую толпу подстрекали к погрому, играя на клевете об оскорблении семейного мусульманского очага. Правда, то было очень давно, в дикой Персии, но разве в Японии не избивают дюжие полицейские несчастных влюбленных, если случайно застанут их целующимися или даже просто в нежном соседстве в одном из токийских парков и те попытаются протестовать против необоснованного грубого ареста!.. Самым же худшим и неприятным, было, конечно, то, что подобный скандал фашисты могли легко использовать и раздуть в своих целях, представив все дело как совращение благородной дочери директора «Общества изучения Запада» негодяем из издательства «Тоицу».

Не зная, как выйти из трудного положения и в то же время боясь необдуманной фразой обидеть девушку, он мягко сказал:

— Сумико, хорошая! Но почему же вы не остались до утра дома?

Она колебалась, потом сердечно и просто ответила:

— Папа-сан сказал мне, что сегодня решено все, что Каяхара на днях возьмет меня в жены, а если я стану отказываться, мне будет плохо… Папа-сан очень радовался. Каяхара, сказал, влиятельный и богатый; у него рыбные промыслы, фабрики, рудники, много дёнег… Ты, сказал, будешь с ним счастлива… Но это, конечно, неправда. Я не могу быть счастливой. Я не люблю Каяхару!.. Я люблю вас!

Последняя фраза вырвалась у нее против воли. Она сказала ее, не размышляя, повинуясь бессознательному порыву, той прямодушной чувствительности, которая присуща простым и глубоким натурам. И уже только после того, как сказала и увидела растерянное лицо Наля, поняла, что открыла ему что-то ненужное, лишнее; и, охваченная боязнью, что он истолкует ее слова совсем не так, как ей хочется, торопливо в отчаянном замешательстве добавила:

— Нет-нет, вы не бойтесь. Я ничего не жду. Я пришла сюда попрощаться, а утром с первым же поездом уеду к дедушке… У него хорошо. Я буду помогать ему по хозяйству, высчитывать по логарифмической линейке расходы, читать серьезные книги, любоваться природой и думать о вас.

— Я скоро уеду отсюда, Сумико!

Сумиэ посмотрела на него долгим покорным взглядом. Пушистые черные ресницы ее горестно дрогнули. Сверкнули искорки слез, но сейчас же потухли.

Ответила она печально и серьезно:

— Все равно! Любовь не приходит два раза. Сначала я пожалела, что призналась вам так необдуманно и не нужно в своей любви, а сейчас даже рада. Люди не замечают, как быстро проходит жизнь и как это важно сказать хорошее, откровенное слово, не откладывая на будущее. Человек счастлив не тогда, когда его любят, а тогда, когда он сам любит!

Наль нагнулся, поцеловал ее руку. Его вдруг охватило чувство мучительной нежности к этой тихой красивой девушке. Но ой боялся, что, сама того не желая, Сумико могла предать его в руки полиции.

— Сумико, милая, замолчите!.. Мне тяжело! — сказал он с болью в голосе, продолжая держать ее пальцы в своей руке.

Сумиэ снисходительно ласково улыбнулась.

— Тяжело?… Разве может быть сейчас тяжело? Все так хорошо, необычно!..

Он пододвинул к ней свое кресло почти вплотную. Лицо ее в полутьме казалось печальным и напряженным. Она зачарованно смотрела ему в глаза, не шевеля ресницами и не двигаясь, как очень послушная девочка, которую мать оставила около сладостей и строго наказала не есть.

Хозяйские часы мерно и громко постукивали.

— Сумико, — сказал Наль, — на вашем пути встретятся люди достойнее меня и Каяхары. Вы же только вступаете в жизнь.

— Нет, — прошептала она. — Японские женщины старятся рано, я не успею вас разлюбить, если вы даже уедете. Сгорбленная, в морщинах, с клюкой я буду оглядываться на прошлое и думать о вас.

Она подняла руку Наля к себе на грудь против сердца.

— Слышите, как сильно бьется? Вы мой любимый, мой муж.

Встала с кресла, распустила широкий цветистый пояс и положила на стол.,

— Вам нравится мое оби?

Она засмеялась, засматривая ему в глаза. Стала снимать кимоно. Осталась в другом — шелковом, вышитом золотом с нежными голубыми узорами. Вынула гребенки и шпильки, тряхнула головой, и тяжелые черные волосы рассыпались за плечами.

— Мне так нравится. Это по-европейски. У нас спят в прическах.

Она внезапно притихла, села на край кровати, стянула белые получулочки и застенчиво улыбнулась:

— Ну, а вы что же? Почему вы не раздеваетесь?… Не нужно тушить свет! Мне хочется видеть вас!

Опустившись перед ней на колени, Наль взял ее руки в свои.

В комнате стало тихо.

Яркие паутинки электрической лампы брызгали светом, заслонялись стенками абажура и расходились по комнате нежными голубыми лучами. В углу на резной полке качал головой фарфоровый китайчонок — маленькие смешные часы старинной работы, — встряхивал черной косой, щурил глаза и мерно стучал молоточком.

Сумиэ тихо запела:

Ота Докан, основатель Токио, проезжая через небольшое селение» Встретил девушку- красавицу Кита Хара. Печальна была она. В руках ее трепетала Цветущая ветка ямабуки. — Семь лепестков, — прошептала она. — Восемь лепестков, девять… Пышно цветет ямабуки, и жаль, что цветы опадут. Опадут без плодов и завянут! Ота Докан вздрогнул и пристально взглянул на красавицу. В глазах ее светилось одиночество и тоска по любви… Так сделалась она женой Ота Докана!