Куприн: Возмутитель спокойствия

Во-первых, неясно, о каких героических решениях идет речь. Во-вторых, совершенно очевидно, что он все еще любит свою жену.

Даниловское «зацепило» Куприна не только волнующими воспоминаниями. Здесь, в огромном господском доме постройки конца XVIII столетия [21*] , он мог почувствовать себя и владельцем «дворянского гнезда», и опять же лейтенантом Гланом. Это была непролазная глушь по соседству с городком Устюжна — тем самым, где произошел случай с самозванцем, принятым за ревизора, «подаренный» Пушкиным Гоголю для его будущей комедии. Даниловское чем-то походило на Балаклаву, только там были море и рыбалка, а здесь лес и охота. Александр Иванович полюбит это место, многое здесь напишет. Сейчас же, в начале 1907-го, он вернулся из Даниловского в Петербург в состоянии близком к помешательству. Поселился в «Пале-Рояле», но на Разъезжей иногда появлялся. Мария Карловна тактично писала, что у него начались приступы неврастении, и приводила пример. Как-то они с Батюшковым пришли после премьеры пьесы Леонида Андреева «Жизнь человека» [22*] , и на мрачный вопрос мужа: как пьеса? — она посмела сказать, что пьеса хороша. Александр Иванович, прикуривая в этот момент, бросил горящую спичку на подол ее газового платья... 28 февраля Чуковский по секрету написал Валерию Брюсову: «Куприн заболел белой горячкой» [201] .

21*

Ныне Музей-усадьба Батюшковых и А. И. Куприна.

22*

Премьера пьесы «Жизнь человека» состоялась 22 февраля 1907 года в Театре В. Ф. Комиссаржевской.

201

Чуковский К. И. Собрание сочинений: В 15 т. М.: Терра, 2008. Т. 14. С. 124.

Если верить Марии Карловне, то ее муж был болен. Если верить Ксении Куприной, то в это время он уже страдал по Лизе и поэтому был не в себе. В любом случае, Куприн больше себя не контролировал и его срочно нужно было лечить. Вот в этот-то момент и появилась Лиза, без которой (опять же согласно мифу) он не смог бы победить запой. Вроде бы с ней встретился Батюшков и использовал все методы убеждения: мол, вся надежда только на нее, от нее зависит будущее русской литературы, она должна дать Александру Ивановичу шанс начать новую жизнь и т. д. Лиза поверила, ведь она своими глазами видела такое преображение: буйного и пьющего Мамина-Сибиряка «тетя Оля» вполне цивилизовала. Одним словом, она согласилась ехать с Куприным в клинику в Гельсингфорсе.

Вышел страшный скандал. Потрясенный Фидлер записал в дневнике: «...Куприн находится в Гельсингфорсе, причем с гувернанткой своей дочери. Это — не кто иная, как Лиза, то есть Елизавета Морицовна Гейнрих, милое и невинное существо... родная сестра Маруси, покойной “жены” Мамина; есть подозрение, что Мамин и сам был влюблен в нее. Какой это для него удар! Говорят, что Муся желает развестись с Куприным» [202] .

Семья Маминых сразу отреклась от Лизы. Возмущенная «тетя Оля» жаловалась свекрови: «...Лиза порадовала нас, и при этом имела дерзость написать Мите очень развязное письмо, оправдывая себя тем, что каждый человек имеет право на частичку счастья. Митя ей, кажется, не ответил на такое похабное письмо» [203] . Хороша частичка счастья! Три недели избранник Лизы лечился в закрытой клинике от алкоголизма, а сама она жила в пансионе. Что у них были за свидания? Скорее встречи медсестры и больного.

202

Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 464.

203

Неопубликованные письма Д. Н. Мамина-Сибиряка 1892–1908 гг. // Литературный квартал [Екатеринбург]. 2010. № 7, 8 (20–21). С. 114.

У обоих было время подумать, и думы их не могли быть веселыми. Самый трудный вопрос — пятилетняя дочь Куприна Лида. Александр Иванович страдал от того, что бросает ее, а Елизавета Морицовна — что оставляет без отца эту девочку, которую хорошо знала и любила. Они даже решили как-то отобрать Лиду у Марии Карловны, которую Куприн считал плохой матерью. «Конечно, ей хорошо на каждом шагу совать мне Люлюшу, — жаловался он Батюшкову в письме. — Это и выгодно и выставляет ее в привлекательном свете — любящей матери, оставленной негодяем мужем. Я для Люлюши готов сделать решительно все, что в моих силах. Что же касается Ел<изаветы> Морицовны, то она Люлюшу любит чуть ли не более, чем я, и всякий намек на то, чтобы девочку ограничить чем-нибудь, ее возмущает. Но ведь самая-то жизнь Люлюши при ней будет несчастная. М<ария> К<арловна> только притворяется любящей матерью. <...> Вся ее забота о Лидуше заключалась только в том, что она по утрам брала ее в грязную постель и давала ей играть косой или, уезжая из дома, дразнила ее: “а мама уезжает, бедная мама, а тебе не жаль мамы?” и т. д. <...>» [204] .

204

Цит. по: Куприна К. А. Куприн — мой отец. М.: Советская Россия, 1971. С. 26.

Тридцать первого марта 1907 года Мария Карловна официально объявила о начале бракоразводного процесса. Эта весть огорошила Любовь Алексеевну Куприну, мать писателя. Она не приняла Елизавету Морицовну. Отвернулась от Куприна и сестра Соня.

Начинался этот роман непросто. Однако «медовый месяц» для своей новой избранницы Александр Иванович организовал: Одесса, а оттуда в Крым.

Второе дыхание

Новая любовь подарила Куприну второе дыхание. В первые годы жизни с Елизаветой Морицовной он напишет те произведения, что принесут ему репутацию «генерала от русской литературы». Не все, правда, считали их талантливыми. Георгий Адамович писал:

«Имя Куприна было популярно в России после выхода “Поединка”. Некоторые критики видели в нем законного наследника русского литературного престола и, в подтверждение своего мнения, ссылались на отзыв Толстого. Как все знают, Толстой был крайне суров в оценке новейшей беллетристики: два-три его снисходительно-ласковых слова о Куприне были поэтому сильнейшей поддержкой.

Но мало-помалу внимание к Куприну ослабевало. Его не перестали читать, но о нем перестали говорить. Всё, что последовало за “Поединком”, убедило даже самых горячих поклонников Куприна, что художественные средства его ограничены, вкус не безупречен и кругозор не широк. <...> Поэтому, мне кажется, Куприна будут читать только до тех пор, пока жив быт, который он отразил. Его творчество преходяще, как все, что создано не-поэтом» [205] .

205

Адамович Г. О Куприне // Звено [Париж]. 1924. 18 февраля. № 55.

Жизнь показала, что Адамович заблуждался: читать со временем перестали как раз «Поединок», а «Гранатовый браслет» и «Гамбринус» любят до сих пор. Именно в них Куприн оказался поэтом.

Писатель прекрасно понимал, что нельзя останавливаться на «Поединке». Эта повесть должна была стать началом чего-то нового, освободив его от груза армейского прошлого. Но каким должно быть это новое? Что заинтересует читателя теперь, когда революция пошла на спад?

Критики подзадоривали. «Первый крупный успех Куприна — его “Поединок”, — писал в обзоре журнала «Весы» Евгений Аничков. — Но в “Поединке” читали не столько его, сколько какого-то воображаемого русского Бильзе. Этому дало повод художественное несовершенство повести для одних, а для других страстное желание иметь своего Бильзе, и именно Бильзе, а не Куприна или вообще художника. И Куприну грозила опасность стать автором “Поединка”. Опасность серьезная. К чести его как художника надо прежде всего сказать, что эту опасность он благополучно миновал» [206] . И критик хвалил только что вышедший в издательстве «Мира Божьего» третий том рассказов.

206

Аничков Е. Allez! А. Куприн. Т. III. Книгоиздательство «Мир Божий». СПб., 1907 // Весы [Москва]. 1907. № 2. С. 70.

«Не увидишь ли ты Аничкова? — спрашивал Александр Иванович в письме Батюшкова. — Или не знаешь ли ты его адреса? <...> Он очень умно, ловко и по-дружески отцепил меня от “Поединка”, к которому меня ни с того ни сего хотят притачать на веки веков» [207] .

Расхваленный том рассказов был выслан Толстому в Ясную Поляну, и в ответ оттуда пришел его портрет с автографом. Он занял место рядом с портретом Чехова и стал самой дорогой реликвией нашего героя.

207

Письмо А. И. Куприна к Ф. Д. Батюшкову от 21 сентября 1906 года / Письма А. И. Куприна. 1893–1934 гг. // search.rsl.ru.

Расставшись с Марией Карловной, писатель больше не хотел снабжать своими рассказами «Мир Божий», возродившийся после запрета под названием «Современный мир». Оставаясь членом редакции, он был обязан что-то туда давать, и давал, но большей частью литературные рецензии. Последний рассказ — «Гамбринус» (1907) — был напечатан в журнале как раз в момент ссоры Куприных.

В то время в обществе и, разумеется, в литературе началось осмысление прошедших кровавых событий 1905–1906 годов. В их оценке интеллигенция, — и без того расколотая на монархистов и марксистов, консерваторов и социал-демократов, патриотов и либералов, — разделилась на тех, кто вступал в Союз русского народа, и тех, кто сочувствовал еврейству, скопом обвиняемому противоположной стороной в организации и разжигании революционных беспорядков. Куприн примкнул к сочувствовавшим, показав в «Гамбринусе» трагедию еврея-скрипача из одесской пивной.

Казалось бы, чем, помимо политики, оригинально это произведение? И «маленьких людей» в русской литературе достаточно, и нравы питейных заведений Куприн описывал и до этого, но своим «Гамбринусом» он сразу вписался в городской миф. Это талант: уловить настроение, атмосферу города. Гости Одессы и сегодня приходят в Литературный музей, чтобы увидеть памятник герою купринского рассказа. Сидит Сашка-музыкант на бочке, играет на скрипке, и сам он зачарован своей мелодией. А неподалеку, на Дерибасовской, слушают скрипачей посетители нынешнего «Гамбринуса», потягивая фирменное пиво. Это не тот подвал, где разворачивалось действие купринского рассказа, но не будь того, не было бы и этого. И, уж конечно, одесситы (без ссылок на источники!) рассказывают налево и направо, что Александр Иванович дружил со скрипачом Сашкой, что подарил ему журнал с напечатанным рассказом, да еще и серебряный портсигар в придачу [208] .

208

Александров Ростислав [Розенбойм А. Ю.]. Волшебная скрипка короля // Дерибасовская-Ришельевская. Одесский альманах. 2014. № 59. С. 90–91.

Тот, купринский «Гамбринус» помещался на Преображенской, 32. Его мир и воссоздал писатель, смешав внешние реалистические приметы с глубокой романтической, мифопоэтической образностью. В рассказе за очерковой поверхностностью видна архаичная двухуровневая структура «верхнего» и «нижнего» города. Первый ослепляет фальшивым блеском и огнями, второй, подземный, «ископаемый», мир пивной-подвала, поражает ощущением ада: «Становилось все жарче. С потолка лило, некоторые из гостей уже плакали, ударяя себя в грудь, другие с кровавыми глазами ссорились из-за женщин и из-за прежних обид и лезли друг на друга». Выразителен образ «капитана» этого преисподнего ковчега — инфернальной буфетчицы с маской вместо лица: «...полная, бескровная, старая женщина, которая от беспрерывного пребывания в сыром пивном подземелье походила на бледных ленивых рыб, населяющих глубину морских гротов. Как капитан корабля из рубки, она с высоты своей буфетной стойки безмолвно распоряжалась прислугой и все время курила, держа папиросу в правом углу рта и щуря от дыма правый глаз. Голос ее редко кому удавалось слышать».