Курбан-роман

– Ха, – ухмыльнулся Сантьяго, – она еще спрашивает! Да знаешь ли ты, что он поскользнется на первом же мяче? Он же абсолютно не может играть в футбол!

– Зря вы, мальчики, его ненавидите. Вы не знаете, какой он хороший. Если бы вы только знали его получше! Подумаешь, он не играет в футбол! Зато он очень хорошо поет. Его диапазон – несколько октав.

– Вот-вот! – воскликнул Пауло. – Самое место ему на трибуне – петь гимн нашей школьной команды. Так нет, он поет в хоре. Да еще стоит рядом с тобой.

– А если бы он танцевал, то можно было бы взять его в танцевальную группу поддержки, – по-своему развил шутку Пауло Сантьяго. – Жаль у нас, футболистов, нет группы поддержки.

– Не знаю, как насчет танцев, мы с ним только собираемся пойти на дискотеку, а вот стихи он пишет. Он ведь еще и стихи пишет. Знали бы вы, какие они у него хорошие.

Так они с Пауло узнали про стихи Октавио. И это был уже перебор, этого уже они с Пауло простить Октавио не могли. Тут уже они завелись всерьез. Стихи вкупе с голосом ставили под вопрос всю школьную популярность связки Пауло – Сантьяго. Эх, как плохо, что в мире есть еще что-то, кроме футбола: уроки литературы, истории и геометрии, на которых Октавио блистал, – нашелся тоже Мухомар Ауйям, Мигель Ломонасио и Леонардо де Вичьи. Если бы девчонки так же, как мальчишки, любили футбол! Но девочки чаще всего к футболу равнодушны, а их в школе больше половины.

Да, они с Пауло не на шутку позавидовали способностям Октавио писать стихи, они-то не могли позволить себе ничего подобного из-за увлечения футболом. И вот тогда они решились на сладкую месть.

Наказание последовало незамедлительно и было жестоким, все-таки Октавио был любимчиком Паломы Оливейрес и еще дюжины учителей, кроме, разумеется, учителя физкультуры, но в женском коллективе голос учителя физкультуры – как воланчик в сонме истеричных виолончелей.

Итак, наказание было неоправданно жестоким и неотвратимо быстрым. Во-первых, Пауло обязали в течение месяца дежурить на школьной кухне, чистить там картошку, лук и морковь. Но, главное, делать это он должен был каждый день после уроков, вплоть до ужина, в то время когда ребята отстаивали честь школы в неофициальном городском чемпионате на поросшем лопухом пустыре.

Во-вторых, Палома Оливейрес настояла на том, чтобы Сантьяго собрал все оторванные листы и переписал толстенную тетрадку Октавио ровно сто раз без ошибок, помарок, клякс и весьма разборчивым почерком. А потом переписанную тетрадь предполагалось раздать по классам, чтобы все узнали о способностях Октавио, и, может быть, заинтересовались, и сами попробовали себя в сочинительстве.

Это был настоящий шок для школьной команды.

– Но это нереально! – на правах капитана команды первым всхорохорился Хорхе. – Кто же тогда будет защищать честь класса на мини-чемпионате Мехико? Кто будет тренироваться, ведь чемпионат на носу?

– Вот Октавио и будет! – сказала Палома. И, хотя Октавио не мог играть в футбол и сам не желал, чтобы его стихи кто-либо увидел, не то что переписывал, Палома Оливейрес была неприступна, считая, что его речами движет страх перед одноклассниками и ужас пред грозной связкой Сантьяго – Пауло, что Октавио боится возмездия товарищей, что его подговорили не давать переписывать стихи, как оно, собственно, и было…

Да, Палома была непреклонна. Нашкодил – будь добр ответь. И вот уже, тужась от усердия, Сантьяго царапает строчки, стараясь писать без помарок и клякс.

Сантьяго до сих пор помнит, как тяжело давалась ему поначалу эта писанина. Как он потел, сидя в душном классе. Как он мучился, то и дело отвлекался, улавливая футбольный рев мальчишек сквозь толстые рамы, выводил буковку за буковкой, в то время как Октавио заменил его в команде, а кому же еще играть, не Бланке же? Буковку за буковкой выводил какую-то бессмыслицу, вроде:

Я писатель.Он футболист.Он подходит к Бланке справа.Он подходит к Бланке слева.Я В ТЕНИ ЕГО СЛАВЫ.

И все в том же роде.

Не сразу Сантьяго понял, что эти стихи о них – Сантьяго и Бланке. И о том, что Октавио восхищается Сантьяго. И что Октавио рефлексирует, а на самом деле хочет стать им – первым футболистом школы номер два города Мехико. Переживает, что Сантьяго будто бы звезда двора, а Октавио ничтожный поэтишка.

Теперь понятно, почему Октавио прятал свою тетрадь и наотрез отказывался давать ее переписывать Сантьяго. Да не просто Сантьяго, а тому Сантьяго, чье место он мечтал занять.

А Сантьяго-то думал, что на Октавио подействовали угрозы! И вот эту злосчастную тетрадку он порвал. Порвал, можно сказать, свою прошлую жизнь. Не сделай он этого тогда, сегодня ему не пришлось бы тужиться в туалете.

Ведь, переписывая тетрадь, он постепенно увлекся творчеством Октавио. А под конец и вовсе втянулся. Стал первым, для кого стихи Октавио стали положительным примером и оказали перевоспитательное действие.

Эх, зачем он тогда согласился переписывать и, даже смакуя, повторял, как Октавио:

Я несчастный поэт.А он великий футболист.Я сижу один в своей комнате.А он в компании друзей на улице.

Говорил же ему отец: “Что ты о себе скажешь, то и будет. Если скажешь себе “гол”, идя к воротам, то гол и получится. А если скажешь “у меня не получится, я не смогу”, то и не сможешь, а сможет твой соперник. Мысль материальна, и надо верить в себя. И сто раз говорить и говорить себе: “Я лучший из футболистов, а он худший из журналистов”. И тогда так и будет”.

Минута прозрения была мучительна для Сантьяго в душной камере туалета. Из глаза его даже выступила скупая мужская слеза, которую он тут же поспешил стереть и без того уже мокрой туалетной бумагой, потому что скрипнула дверь и кто-то вошел внутрь.

“Вдруг это сам Пауло? – мелькнула неприятная мысль, и Сантьяго машинально проверил прочность защелки. – Вдруг он заглянет сверху, чтобы узнать, кто из его работников так долго занимает туалет? Что я ему скажу? Скажу, что заперся, чтобы никто не мешал, потому что на меня нашло вдохновение.

А если Пауло спросит, почему мусорная корзина полна мокрой пустой промокашкой, почему я так много без спроса ее перевел, скажу, что это муки творчества. Ведь это он, скотина, меня так подставил, что я теперь сижу в его туалете, тужусь и ничего не могу из себя выдавить стоящего. А чего выдавливать, если я два дня почти ничего не ел?”

Тут, к счастью, Сантьяго услышал, как заурчала водичка из краника. Ага, значит, вошедший пришел не по его душу, а либо пописать, либо умыться.