Курортное приключение
Шрифт:
Холин спугнул рукой бабочек.
– Возможно… Но мне хотелось сделать ей больно… Это справедливо… И я имел право…
– А сделали больно себе. Потому что вы не эгоист. Эгоист знает одно золотое правило: не делай людям зла – сам не получишь зла.
– И добра тоже.
– Да. И добра. Эгоист нейтрален, как аргон. Поэтому он всегда прав. А раз прав, то в любом случае он в выигрыше.
– Этот человек… Иван… Он, видно, ожидал именно этого, когда устроил всю историю… А когда получилось не по его, начал нервничать… Даже организовал мне проводы на курорт… Все смотрел, докапывался до моей души…
Антонина Петровна заглянула ему в лицо.
– По-моему, вы начали нервничать. Вот это вам совсем ни к чему. Пойдемте, а то я не успею к шести.
Они пошли по тропинке вверх. Дорожка делала поворот через каждый десяток метров, преодолевая крутой подъем. Она шла легко, пружиня ноги в новеньких чешских кедах, локти слегка прижаты к бокам, узкие плечи плавно движутся в такт шагам. Видно, занимается спортом.
– Вы занимаетесь спортом?
– Не разговаривайте. Следите за дыханием. На три шага вдох, на пять – выдох.
Холин послушно задышал, считая шаги. Минут через пятнадцать она остановилась.
– Дайте руку.
Николай Егорович послушно протянул руку.
Антонина Петровна нащупала пульс, поднесла к глазам часики, затаила дыхание. Холин глядел ей в лицо. На совсем еще юных щеках белый пушок, розовые, слегка подкрашенные все той же серебристой помадой губы, едва заметно шевелятся в такт ударам его сердца, маленькое ушко розовеет на солнце. Ну какой это врач? Милая девчонка…
Она отпустила его руку, поправила часики, слегка нахмурилась.
– Сколько? – спросил Холин.
– Сто двадцать.
– Прилично.
– Дайте я вас послушаю.
Холин стал расстегивать бесчисленные «молнии» на своей куртке.
– Снимать не надо. Я так. Поднимите рубашку.
Он послушно расстегнул пиджак, поднял рубашку. Она сделала к нему шаг, приникла щекой к груди. Лицо Холина затопила волна волос. Волосы едва слышно пахли шампунем. Он не удержался и погладил ее по волосам. Ему показалось, что она прижалась к нему сильнее, чем надо было, чтобы слышать сердце. Николай Егорович невольно притянул ее к себе за плечи, зарылся подбородком в волосы. Несколько секунд они постояли так, потом Антонина Петровна не обидно, но решительно высвободилась.
– Сердце ничего, – сказала она. – Но все равно нельзя идти так быстро.
Холин молча заправил рубашку, застегнул куртку на все «молнии», и они двинулись дальше, теперь уже совсем медленно: Николай Егорович думал о том, что произошло, надо ли было это делать и что теперь будет дальше. Антонина Петровна, наверно, думала о том же.
На повороте она пропустила Холина вперед, достала из сумки расческу и привела в порядок свою прическу. Золотой водопад двумя потоками упал на плечи. Николай Егорович хотел поймать ее взгляд, но она старательно отводила глаза.
Холин подождал, пока Антонина Петровна положит расческу в сумку, повернулся и медленно побрел в гору. Она догнала его.
– Почему у вас такой кислый вид?
– Сколько идти до церкви? – спросил Холин.
– Половину уже прошли. Но дальше тяжелее. Вы устали?
– Нет…
– Хотите, я вас возьму под руку?
– Вот еще… Что, я уже совсем…
Но она мягко, но настойчиво продела свою руку под его локоть. Холин прижал руку, взял в ладонь
ее пальцы.– Не надо… – сказала она.
– Почему?
– Увидит еще кто…
– Здесь никого нет.
– Все равно не надо.
– Вам неприятно?
Она промолчала. Он отпустил пальцы, потом освободился от ее руки.
– Вы обиделись? – спросила она.
– Да нет…
– Обиделись.
– Ну почему же… Вовсе нет…
– Зачем все это? – голос у нее был виноватый.
– В самом деле…
– Вы как ребенок.
– Конечно. Все это придумали дети.
– Дети? – она рассмеялась. – Ну, раз дети, то можно, – Антонина Петровна протянула ему свою ладонь, он поднес ее к губам и поцеловал.
Наверху дул ветер. Церковь стояла на самой вершине горы, ее основание сразу переходило в обрыв, обрыв в пропасть. На дне пропасти лежали камни, сломанные деревья, торчали вывернутые корни – видно, здесь случались обвалы. За пропастью синел лес, за лесом тускло светилось подернутое мглой море…
Церковь была пуста. В ободранном здании гулял ветер, скрипел какими-то железными прутьями. Было холодно и неуютно. Она поежилась.
– Я замерзла. Пойдемте выпьем кофе.
– А здесь есть?
– Да. Рядом ресторан. «Шалаш».
– Я его видел снизу. Прямо около церкви. Это он?
– Он.
– Основная идея: «с милым рай и в шалаше»?
– Наверно.
Возле церкви бродили люди, задирая головы на ободранный купол, и он не решился взять ее под руку. Кто-то даже поздоровался с Антониной Петровной, и она неловко и торопливо кивнула.
Ресторан был сделан из просмоленных черных бревен в виде огромного шалаша. Из полуоткрытых дверей тянуло запахом зажаристого шашлыка, чесноком, луком, уксусом, пряными специями, глухо доносились звуки джазовой музыки.
– Вы здесь часто бываете? – спросил Холин.
– Нет. Иногда… когда…
Она не договорила.
– Когда что?
– Так… Когда гуляем поблизости.
«С кем?» – хотел спросить Николай Егорович, но сдержался. Вопрос обязательно получился бы с нотками обиды, ревности, а он не имел никакого права ни обижаться, ни ревновать.
Они вошли в ресторан, и Холин буквально остолбенел от бесшабашного веселья, царившего в «Шалаше». Ресторан состоял из двух залов: в одном танцевали под музыкальный автомат, в другом пили и ели. У входа во второй зал бойко торговал буфет: шампанское на разлив, коньяк, шоколадки, сигареты…
Возле самого окна – окна были в виде треугольника, от пола до потолка – они нашли свободный столик на два человека. Отсюда было видно море. Но море с такой большой высоты не воспринималось как море; казалось, что это опустилось на землю летнее небо, небо в знойный пыльный день над степью опустилось, загустело, обволокло гору серовато-зеленой лавой. Ни людей, ни чаек нельзя было различить. Только можно было узнать маяк, коротеньким лезвием перочинного ножика вонзившийся в лаву у самого берега, да белыми точками выделялись постройки санатория. Вокруг же, сколько хватал глаз, простирался темно-зеленый хвойный лес, похожий на слишком долго пролежавший на складе ковер. Подошла полная официантка, равнодушно-устало остановилась с блокнотом в руках, посмотрела поверх их голов.