Курсант Сенька

И Владимир торжественно поднял граненый стакан с водкой.

— Ну что ж, родные мои… За нашу Победу!

— За Победу! — дружно откликнулись женщины, звякнув рюмочками с домашней вишневой наливкой.

— А мне можно чуть-чуть? — потянулась к рюмке Маша.

— Тебе, внученька, компотик из сухофруктов, — улыбнулась бабушка.

И за столом они снова заговорили о войне. Галина Викторовна задумчиво поглядывала в окно, где тихо и мирно шелестели молодые тополя.

— Помню хлеб по карточкам… Сто двадцать пять граммов в день — и то не всегда настоящий, с опилками мешали. Но мы и этому радовались. Главное было — выжить и выстоять. Мы знали — наши обязательно победят…

Нина же осторожно взяла маму за руку.

— Мамочка, а расскажи про то письмо… Ну то самое…

— Ох, не хочется ворошить… — Галина Викторовна тяжело вздохнула. — Осенью сорок второго пришла похоронка — «Ваш супруг Иван Степанович геройски погиб при защите Родины…» Я тогда тобой была на сносях. Думала — не выдержу горя такого. А потом взяла себя в руки — нет, надо жить ради ребенка, ради будущего…

Маша слушала не отрываясь, широко распахнув глаза.

— Бабуля, а ты очень боялась?

— Конечно боялась, милая моя… Все боялись. Но страх свой прятали глубоко внутри и продолжали работать, воевать и верить в Победу.

А вскоре закончив праздничный обед, семья стала собираться на митинг к памятнику воинам-освободителям в центре города. Галина Викторовна надела свой лучший темно-синий костюм и бережно прикрепила к лацкану медали — «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», юбилейные награды.

На улице стояла настоящая майская погода. Солнце пригревало по-летнему ласково, в воздухе кружился легкий аромат цветущих деревьев. Казалось, сама природа ликует вместе с людьми в этот великий день. По улицам шли целые семьи — ветераны в парадных костюмах с орденами и медалями на груди, родители с детьми за руку, молодежь с букетами.

У памятника уже собралась большая толпа. Торжественно играл духовой оркестр. На импровизированной трибуне стоял первый секретарь партии в окружении седых ветеранов.

— Дорогие товарищи! — его голос громко разнесся над площадью. — Тридцать девять лет назад наш великий народ одержал историческую Победу над немецко-фашистскими захватчиками. Эта победа досталась нам страшной ценой…

Галина Викторовна слушала речь внимательно и задумчиво смотрела вдаль. Она крепче сжала ладошку внучки в своей руке и тихо прошептала.

— Мы помним… Всегда будем помнить…

А рядом плечом к плечу стояли такие же, как она — дети войны, труженики тыла. Лица их были строгими и задумчивыми, а по щекам многих медленно текли слезы. Каждый в этот миг вспоминал тех, кто не дожил до этого светлого дня, кто навсегда остался молодым в памяти близких. И после торжественной речи наступило время возложения цветов. Люди двигались к памятнику медленно, бережно держа в руках букеты. Маша тоже несла маленький букетик из живых цветов.

— Это для дедушки, — тихо и серьезно проговорила девочка, осторожно укладывая цветы к подножию памятника.

Галина Викторовна поправила выбившуюся из-под платка седую прядь и ласково погладила внучку по плечу.

— Правильно, родная моя. Пусть дедушка знает, что мы помним и любим его.

И когда после сумерки окутали город мягкой сиреневой дымкой, небо над крышами пятиэтажек вдруг озарилось праздничным салютом — семья высыпала на балкон. В темноте вспыхивали и рассыпались яркие огни — алые, золотые, изумрудно-зелёные. Маша восторженно хлопала в ладоши, подпрыгивая от радости, а взрослые замерли, зачарованно глядя в небо.

— Мамочка… — едва слышно прошептала Нина и осторожно обняла мать за плечи. — Спасибо тебе за всё. За то, что выстояла в те годы, подняла меня на ноги и сохранила память о папе…

Галина Викторовна повернулась к дочери и улыбнулась той особенной улыбкой, которая всегда согревала их в самые трудные времена.

— Что ты, доченька… Это наш долг — помнить и передавать эту память дальше, как эстафету. Чтобы наши дети знали, какой ценой досталась Победа.

Салют уже отгремел, но праздник продолжался. Во дворах еще долго звучали любимые песни военных лет — «Катюша», «Тёмная ночь», «Смуглянка». Соседи собирались на лавочках у подъездов, делились воспоминаниями и угощали друг друга домашними пирогами. А ребятишки носились по двору с деревянными автоматами наперевес, громко крича и играя в партизан и фашистов. Этот День Победы, такой же светлый и трогательный, как все предыдущие тридцать девять лет подряд, становился еще одним звеном в той невидимой цепи памяти, что связывала поколения.

А а после, когда маленькая Маша лежала вечером в своей кроватке и смотрела в темный потолок. В её детском сердце зарождалось что-то большое и важное — чувство любви и гордости за дедушку-танкиста, которого она никогда не видела, но уже успела полюбить всем сердцем. И девочка знала наверняка — она обязательно будет помнить его всегда.

* * *

Май

1984 год

Дождь неумолимо барабанил по высоким окнам конференц-зала Госдепартамента, словно отбивая тревожный ритм грядущих перемен. Заместитель госсекретаря Ричард Берт медленно поднял взгляд от толстой папки с красной печатью «Совершенно секретно».

Напротив Берта, будто фигуры на гигантской шахматной доске мировой политики, сидели представители союзников — немец Клаус Киттель из МИД ФРГ с его неизменным озабоченным выражением лица; британец Джеффри Хау, воплощение английской невозмутимости; и француз Пьер Морель, чья дипломатическая выдержка давно стала легендой. Воздух в зале был наэлектризован, как перед грозой — казалось, еще мгновение, и искра сорвется с кончиков пальцев дипломатов.

— Джентльмены, — наконец нарушил молчание Берт. Он откашлялся и нервно поправил галстук — привычка, выдававшая внутреннее напряжение. — Мы собрались здесь не для светской беседы. Советский газопровод из разряда планов переходит в реальность. Нам нужно срочно выработать стратегию.

Киттель нервно поправил роговые очки — символ немецкой педантичности и аккуратности. На его лице отражалась вся драма человека, зажатого между молотом экономической необходимости и наковальней политических обязательств перед союзниками.

— Ричард, — произнес он с характерным немецким акцентом, в котором звучали нотки отчаяния, — вы должны понять нашу позицию. Для нас это не просто стальная труба в земле. Это вопрос энергетической независимости Западной Германии на десятилетия вперед. Наша промышленность — от заводов Рура до автомобильных концернов Баварии — нуждается в стабильных поставках голубого топлива.

Хау же усмехнулся с типично британским сарказмом и откинулся в кресле, сложив руки на груди.

— Энергетическая независимость? — в его голосе звучала едкая ирония. — Клаус, вы говорите о зависимости от Кремля! Представьте себе картину — Черненко или кто там у них сейчас сидит в кресле генсека вдруг решает перекрыть вентиль посреди лютой зимы. Ваши граждане будут коченеть в своих квартирах, а промышленность остановится на месяцы!

— Константин Черненко занял пост генсека в феврале после смерти Андропова, — мягко вставил Морель, словно уточняя историческую справку. В его голосе не было упрека — лишь точность дипломата старой школы.