Кузен Понс

Бывший коммивояжер, поставленный во главе преуспевающего театра, обманывал коммандитное товарищество, он смотрел на него, как на законную жену. И материальное благополучие сказывалось на всем его облике. От сытой пищи и достатка он располнел, раздобрел, на лице заиграл румянец. Годиссар явно преобразился в Мондора.

— Скоро я превращусь в Божона [55] ! — говаривал он, сам над собой подтрунивая.

— Пока ты дошел только до Тюркаре [56] ! — возражал Бисиу, который часто исполнял его обязанности при прима-балерине их театра, знаменитой Элоизе Бризту.

55

Божон — банкир и откупщик, живший в XVIII в., старался приобрести репутацию благотворителя и мецената.

56

Тюркаре — герой одноименной комедии Лесажа (1709), нажил богатство плутнями и ростовщичеством.

Действительно, экс-прославленный Годиссар самым откровенным образом извлекал из театра выгоду для себя лично. Он настоял, чтобы его сделали соучастником в постановке нескольких балетов, комедий и водевилей, а затем перекупил у вечно нуждавшихся авторов и их законную долю. Эти комедии и водевили, которые всегда давались в виде дивертисмента после тех драм, что шли с аншлагами, приносили Годиссару по нескольку золотых в вечер. Он наживался на билетах, продажа которых была доверена ему, и сверх того пользовался еще директорским правом брать «разовые» для себя лично, загребая и здесь десятину со сбора. Эти три вида директорской контрибуции, да, кроме того, доход от продажи лож и подарки от плохих актрис, жаждавших получить хоть какую-нибудь роль и выйти на сцену в виде пажа или королевы, настолько увеличивали причитающуюся ему треть прибыли, что остальным компаньонам, которым полагались две другие трети, едва ли доставалась и десятая часть. Но даже эта десятая часть давала пятнадцать процентов прибыли со вложенного капитала. И Годиссар, основываясь на таком пятнадцатипроцентном дивиденде, хвастался своим умением, честностью, старанием и огромной удачей, выпавшей на долю его компаньонам. Когда граф Попино для приличия поинтересовался и спросил у г-на Матифа, у генерала Гуро, зятя Матифа, и у Кревеля, довольны ли они Годиссаром, Гуро, к тому времени уже пэр Франции, ответил:

— Говорят, что он нас обжуливает, но он такой умный и приятный жулик, что мы довольны.

— Совсем как в сказке Лафонтена, — улыбнулся ему в ответ бывший министр.

Годиссар помещал свои капиталы и в другие предприятия, помимо театра. Он правильно оценил таких людей, как Граффы, Швабы и Бруннеры, и вошел пайщиком в железнодорожные компании, которые они финансировали. Несмотря на благодушную, беззаботную внешность кутилы, занятого только удовольствиями и костюмами, он был очень оборотист, не упускал своего и извлекал выгоду из огромного опыта в делах, приобретенного им в бытность коммивояжером. Этот преуспевающий выскочка, который не прочь был пошутить на свой собственный счет, снимал роскошную квартиру, отделанную стараниями его декоратора, где задавались пиры всяким знаменитостям. Он был весельчак, любил жить на широкую ногу, старался со всеми быть в ладу, его считали добрым малым, тем более что профессия наложила на него свой воск, как говорил он вместо «лоск», пользуясь жаргоном закулисных остроумцев. Актеры не стесняются в выражениях, Годиссар набрался от них закулисных словечек — в театре в ходу разные словечки — и, желая прослыть человеком незаурядным, уснащал ими свою и без того бойкую речь бывшего коммивояжера. В данный момент он подумывал о том, чтобы продать свою привилегию и, по его собственным словам, перейти к следующим упражнениям. Он хотел стать во главе железной дороги, сделаться солидным человеком, ворочать делами, жениться на дочери одного из самых богатых парижских мэров — на девице Минар. Он надеялся пройти в депутаты и с помощью Попино попасть в Государственный совет.

— С кем имею честь разговаривать? — произнес Годиссар, глядя на тетку Сибо директорским взглядом.

— Я, сударь, экономка господина Понса.

— Ну, как его дела?

— Плохи, очень плохи, сударь.

— Ах, ты черт, как жалко... Надо бы его навестить, это редкий человек...

— Правда, правда, сударь, настоящий ангел... Просто понять не могу, как такой человек служил в театре...

— Что вы, сударыня, театр исправляет нравы, — изрек Годиссар. — Бедняга Понс! Честное слово, таких людей надо беречь... превосходный человек, талантливый музыкант. Как вы думаете, когда он сможет приступить к работе? Театр, к сожалению, все равно как дилижанс — проданы ли места или нет, отбывает в положенное ему время: ежедневно в шесть часов вечера занавес поднимается... Жалость жалостью, а слезами оркестра не заменишь... Ну, так как же его дела?

— Ах, сударь, — вздохнула тетка Сибо, доставая платок и прикладывая его к глазам, — страшно подумать, но я боюсь, как бы, на наше горе, мы его не потеряли, хоть мы и бережем его как зеницу ока... господин Шмуке и я... Я даже для того и пришла, чтобы предупредить вас, сказать, чтобы вы больше не рассчитывали на почтенного господина Шмуке, он все ночи напролет... Что поделаешь, до последней минуты надеешься, мы все старания прикладываем, чтобы вырвать из рук смерти нашего дорогого голубчика... Врач нас не обнадеживает...

— А от чего он умирает?

— От огорчений, от желтухи, от печени, да к тому же еще от всяких семейных неприятностей.

— И от врача тоже, — прибавил Годиссар. — Надо было позвать к нему доктора Лебрена, нашего театрального врача, это ничего бы не стоило...

— Его лечит такой врач, которому можно верить, как богу... но, при всем своем таланте, против стольких причин врач бессилен.

— А уж как мне сейчас оба наши щелкунчика здесь нужны, для музыкальной части новой феерии...

— А я не могла бы их в чем-нибудь заменить? — с наигранной наивностью спросила Сибо.

Годиссар рассмеялся.

— Сударь, я их экономка, они оба мне многое...

— Дорогуша, раз ты смеешься, значит, можно войти! — раздался женский голос, и прима-балерина влетела в кабинет и уселась на единственном диване, который там стоял.

Это была Элоиза Бризту в так называемом «бедуине» из великолепной шали.

— Кто тебя рассмешил?.. Эта дама? На какое амплуа она сюда пожаловала? — сказала балерина, смерив тетку Сибо взглядом, достойным кисти художника, тем взглядом, каким смотрят друг на друга только актрисы.

Элоиза, девица весьма начитанная, пользовавшаяся известностью в мире богемы, приятельница крупных художников, нарядная, изящная, очаровательная, была умнее, чем бывают обычно прима-балерины. Задав свой вопрос, она поднесла к носу флакончик с пачулями.

— Сударыня, красивые женщины одна другой стоят, и хоть я и не нюхаю разных пузырьков с зельями, и не тру себе щеки толченым кирпичом...

— Ну, природа и так его на вас не пожалела, милочка, куда там еще от себя прибавлять, это был бы настоящий плеоназм, — сказала Элоиза, строя глазки директору.

— Я женщина честная...

— Тем хуже для вас, — отрезала балерина. — Не всякую возьмут на содержание, черта с два! Вот я на содержании, да как еще меня шикарно содержат!

— Как же это так «тем хуже»! Сколько бы вы себе «бедуинов» на шею ни навесили и как бы нос ни задирали, а уж насчет обожателей вам за мной не угнаться, да-с, сударыня. Вы красотке трактирщице из «Голубого циферблата» и в подметки не годитесь!

Танцовщица вскочила и вытянулась в струнку, приложив правую руку ко лбу, как солдат, отдающий честь генералу.

— Неужели вы та самая красотка трактирщица, о которой мне рассказывал отец? — воскликнул Годиссар.

— В таком случае, сударыня, вы ни качучу, ни польку не танцевали? Вам уже за пятьдесят перевалило! — заметила Элоиза.

Танцовщица приняла позу и с пафосом продекламировала следующую строчку:

Будем друзьями, Цинна!

— Послушай, Элоиза, дама не настолько осведомлена, чего ты пристала.

— Так неужто же, сударыня, это вы Новая Элоиза? — сказала привратница с деланным простодушием, в котором сквозила насмешка.

— Вот так отбрила старушка! — воскликнул Годиссар.

— Сто раз говорено и переговорено, — отпарировала танцовщица, — у этой остроты седая борода, придумайте что-нибудь поновей, бабушка... или выкурите папироску.

— Извините, сударыня, у меня слишком большое горе, чтоб тут с вами шутки шутить, — сказала тетка Сибо. — Мои господа оба тяжело больны... чтоб их прокормить и от всяких неприятностей избавить, я сегодня утром все до последнего, даже мужнину одежу, в ланбар снесла, вот и квитанция тут...