Квантовая теория любви

— Он запаян, его не откроешь.

Александрия кладет руку ему на плечо и тянет на себя. Но Георгиос, кажется, не слышит ее.

— Ты там, karthiamou,ты правда там? — Голос его чуть слышен. — Девочка моя, это ты?

Георгиос гладит гроб. А когда выпрямляется, становится видно, какие красные у него глаза.

— Ах, Александрия, что я наделал?

В городе к траурной процессии присоединялись все новые и новые люди. Воздух полнился рыданиями. Кортеж продвигался по узеньким уличкам старых кварталов, поднялся по склону и приблизился к воротам маленькой часовни Агиа София, где их поджидал седобородый отец Никос в черном облачении. Гроб с телом Элени поставили на длинный стол в центральной апсиде, где ему, согласно традиции, предстояло простоять целую ночь в окружении родственников.

Ночью грозовые тучи выплеснулись сильным ливнем — месячная норма за одну ночь. Могилу, выкопанную два дня тому назад, размыло, она заполнилась водой. Пока шло отпевание, кладбищенскому рабочему пришлось откачивать воду и рыть яму чуть ли не заново. Народу пропасть.

В православном обряде Лео не понимал ни единого слова, он вышел из часовни, встал у могилы. С гробокопателя пот катил градом.

Небо над головой было светлое и чистое, ничто не напоминало о ночной грозе. Александрия выбрала очень тихое и спокойное место. Когда Элени с Лео приезжали на Китос, они частенько поднимались к часовне, а потом козьими тропами меж оливами спускались к пустынному берегу, любуясь по пути изумрудно-зеленым морем, и подолгу сидели на низкой стене небольшого кладбища. Если на берегу никого не было, они раздевались догола и ящерками лежали на теплом песке, а когда солнце припекало, бежали в море, резвились в воде.

Теперь этот пейзаж со всей его умиротворенностью и негромким звоном козьих колокольчиков навсегда с Элени.

Когда процессия во главе с отцом Никосом показалась в дверях часовни, могильщик отложил лопату и вытер со лба пот. Под звуки молитвы гроб опустили в могилу. В толпе возникло непонятное замешательство, какой-то мужчина что-то кричал, некоторые кивали в знак согласия. Поднялся ропот. Послышались металлические удары и скрежет.

Лео растолкал людей. Могильщик пытался своей лопатой поддеть крышку гроба.

— Что он делает! — заорал Лео. — Не смейте открывать! Уже неделя, как она умерла!

Он попробовал вырвать лопату, но отец схватил его:

— Лео, они хотят, чтобы все было, как положено. Чтобы в гроб вошел воздух.

Лео оглянулся на Александрию. Та утвердительно кивнула.

— Папа, не разрешай им, — прошептал Лео.

— Им надо увидеть ее. Они не могут оплакивать ее заочно. Иначе она будет являться им. Надо убедиться, что она там.

— Разумеется, она там. Господи, я сам это видел.

— Лео, этого недостаточно. Я должен знать наверняка.

— Ты это о чем?

— Потом скажу. Ты уж поверь мне.

Грохот усилился. Крышка не поддавалась. Кто-то принес ломик. Лео отошел на несколько шагов в сторону. Там наверняка гниющая плоть — он не в силах этого видеть. Он и так насмотрелся за эту неделю.

Этот скрежет… Не похороны, а надругательство. Молитвы и те стихли, до того всем любопытно, что там под крышкой. А она наконец сдвинулась с места.

Лео прислушался. Все звуки смолкли. Он окаменел — какой невыразимый ужас они узрели?

Послышалось сдавленное рыдание — или скрип? Страшнее звука Лео не слышал во всю свою жизнь.

Он обернулся.

Опустившись на колени, Георгиос всматривался в могилу. Из его открытого рта рвался хрип, полный горя и неизбывной вины. Александрия оседала на землю, и сестра кинулась подхватить ее.

Лео медленно заглянул в яму.

Элени лежала в гробу в точности такая же, какой он ее оставил, пальцы сжимают каменную статуэтку, лицо напудрено, губы накрашены. Сон ее сладок.

Это ее красота и молодость лишили всех языка.

Лео подался вперед. Пусть их похоронят вместе. Он не знал, что его остановило.

Трусость, должно быть.

И тут он услышал голос.

— Живи, — сказала она. — И живи счастливо.

[12]

10

Отлично. Поставь воду сюда… нет, поближе ко мне… спасибо. Знаешь, пожалуй, доктор был все-таки прав… наверное, мне надо отдохнуть. Что-то меня в сон клонит. Не надо? Хочешь, чтобы я продолжил? Ладно, Фишель. Вижу, мой рассказ тебе по душе. Ах да, понимаю… ты так и не заговорил. Слушаешь и молчишь, ведь так? Ну и ладно. Только помни: мама очень за тебя волнуется. С Хрустальной ночи прошло всего три недели. И вот еще что: когда меня забрали, я ведь уже был болен. Ну побрили мне голову, наставили синяков, — вот ты и потерял дар речи, ведь в этом причина? Но ничего, нас не убьешь. За тучами всегда светит солнце… что, не верится? Понимаю. Тебе есть над чем подумать. Когда придет время, заговоришь. Ну, за дело?

12

Запись 58

Разделение между прошлым, настоящим и будущим не значит ничего. Это не более чем иллюзия, правда, исключительно стойкая.

Эйнштейн

Однажды нам с Ежи Ингвером взбрело в голову оборвать все цветы перед школой. Нам было лет по восемь. Разумеется, нас поймали и отправили к директору. Мы стояли у двери его кабинета и ревели в голос, такой нас взял страх. Ну просто конец света.

И вот опять мы рядом, объятые ужасом. Только что прозвучал приказ лейтенанта Найдлейна: выдвинуться на передовые позиции. И как когда-то в детстве, мне захотелось к маме: пусть она утешит, скажет, что все будет хорошо.

Я прижал к губам письмо Лотты, вдохнул запах ее духов и спрятал листок в нагрудный карман рядом с фотографией, которую ты держишь в руках.

— Шевелись, Данецкий, — глумливо изрек Кирали на своем ломаном немецком. — Не годится заставлять смерть ждать.

Я подхватил винтовку и вместе со всеми двинулся к передовой.

Много раз берега Гнилой Липы приходили ко мне в кошмарах, Фишель. Я выискивал в книгах по истории упоминания про места моего первого боя. Мы были солдаты, мы исполняли приказ, мы дрались за кусок покрытой травой земли. Общая картина была от нас скрыта. Это теперь я знаю, что на пятидесяти километрах фронта к востоку от реки находилось почти полмиллиона русских. А нас, австрийцев, сражалось всего сто семьдесят пять тысяч.

Мы были обречены с самого начала.

Окопов как таковых у нас не имелось — так, траншейки по колено глубиной, в которых можно было укрыться, только если лечь. Наша часть находилась на опушке недалеко от реки, метрах в пятидесяти. Слева — густой лес, справа — открытое пространство. По ту сторону реки открывался похожий вид: перелески, луга, небольшие холмы.

Было душно и тихо. После бессонной ночи под веки мне словно песку насыпали.

Я сжал руку Ежи и чуть слышно сказал:

— Удачи тебе, дружище.

— Мы победим, Мориц, — ответил он. — Мы будем сражаться не за австрийцев. За Уланов.

Приказ о наступлении пришел на рассвете. Загрохотала артиллерия. Казалось, ее целью было поднять побольше пыли над позициями русских, никаких других последствий артподготовки заметно не было. Да и продолжалась она всего двадцать минут.

И сразу лейтенант Найдлейн скомандовал: «Вперед!»

У всех душа ушла в пятки.

— Вперед? — недоуменно заорал Кирали, повернувшись к лейтенанту. — А огоньку подбавить? Русским-то хоть бы хны!