Квартет

— Но за что? Чем она провинилась передо мной? — закричала я. — Чем? И как, наконец, мне простить ее?

Медсестра подошла ко мне, заботливо обхватила за талию, увела в палату, приговаривая:

— Тихо, тихо. Ну, сейчас все будет спокойненько.

В двери палаты я обернулась на Баркаяла. Он смотрел мне вслед взглядом, в котором не было ни намека на ответ.

На той черной поляне стоял терем бревенчатый, без единого гвоздя сложенный.

— Тут, тут и живет бабушкин братец, — обрадовалась Ингигерда. — Испокон века его дедина-вотчина.

Поднялись путники на крутое крыльцо, постучали. Тронул Баркаял тяжелую дверь дубовую. Не поддалась она — петли заржавели. Поднатужился, толкнул дверь — со страшным скрипом раскрылася.

Вошли в горницу притихшие, хмурые. Нежилой дух. Понизу погребной сыростью тянет.

— Есть кто живой? — проорал дежурное кот Василий.

Ответом — та же дежурная тишина.

Ингигерда шепнула что-то своей вороне. Та снялась, покружила, влетела в прореху между бревен. Неведомо, что увидела Ингигерда оттуда, сверху, вороньими глазами, а только проговорила:

— Помер, стало быть, здешний хозяин.

— Так он же бессмертный? — удивился кот.

— Дожили. Бессмертным ни на Земле, ни в иных мирах не осталось места, — горько усмехнулся Лукоморьев. — Отчего ж помер дедка?

— А кто знает? — отвечала Ингигерда. — От жизни, должно быть.

— Может, его какой богатырь завалил? — предположил кот.

— Это какой богатырь?

— Ну, Дункан МакЛауд.

— Не родился еще такой Дункан, чтоб с нашим Кощеем справиться.

— Патриотка квасная, — хихикнул клон.

— Так и уйдем ни с чем?

— Стойте. Я знаю, у Кощея блюдечко было, — оживился кот, — а по нему яблочко наливное каталося. Если бы его найти, спросить, что с девицей. Перерыть здесь все.

— Не обидится хозяин-то? — с сомнением спросил Баркаял.

— А чего ему обижаться, — обернулся кот Василий. — Фараоны не обижались, когда их пирамиды разоряли.

— Ты прости нас, хозяин, — все же сказал в потолок Баркаял. — Шли мы к тебе за советом. Нужно нам царевну найти.

За таким ласковым словом появилось на столе блюдце, а на нем яблочко.

Ой ты, яблочко, ой ты, сочное, Бок твой красненек, другой желтенек, Светом солнечным наливаешься, Чистым дождиком умываешься, Послужи теперича, милое, Расскажи, о чем попрошу тебя…

Покатилось яблочко по тарелочке вслед за голосом Ингигерды.

Расскажи ты, где королевишна, То ли спит она непробудным сном, То ли в речке она русалкою — Водяному царю потешница, У лесного ль царя-хозяина Во сосновом бору прислужница…

Отразились на дне тарелочки не холодные водяные струи, не свечи сосен. Отразилась каменная церковь, созданная самим временем, — скала, а в скале пещера…

А в конце дороги той…

Сегодня мой утренний мозг напрочь отказывался верить в существование чертовщины.

«Хватит, — твердо сказала одна моя часть. — Достаточно с тебя этих сказок и выдумок. Надо жить в действительном мире, только в нем можно реализовать себя».

Моя вторая часть, испуганная этим внезапным прозрением, что-то залепетала в свое оправдание, но, устыдившись, смолкла. В голове мелькнула невнятная фраза из учебника по психологии: «Человеческое сознание характеризуется тем, что в первую очередь диалогично». Чем оно характеризуется во вторую очередь, осталось неясным.

Как бы то ни было, я почувствовала облегчение. Наконец-то я пребывала в полной уверенности: сквозь закрытую дверь ко мне никто не войдет. Мир прост, понятен и внятен. Он тверд, осязаем, шершав, мягок, сух и мокр, если так можно сказать и если дотронуться до моих щек… Я вытерла слезы. И прямо сквозь стену в комнату вломился гном-хранитель.

— Простите, госпожа, что вторгаюсь в ваш сон…

— Вон! — страшно закричала я.

Ойкнув, гном шарахнулся к стене и пропал.

Я же осталась тупо глядеть на стенку. Подошла, дотронулась: мир тверд и шершав. Бетонная стена — это вам, граждане, не иллюзия. Я могу попробовать пройти сквозь стену. Но для этого шага нужно отказаться от здравого смысла. И стена вернет его.

Гном был моей галлюцинацией. «Может быть, я сама — галлюцинация?» — спросила я изнутри хваленое человеческое сознание. Оно, проникнувшись идеей диалогичности, отвечало двояко. Я устроилась у подоконника, прихватив лист бумаги, поудобнее утвердила между пальцами шариковую ручку. Надо разобраться с реальностью. Надо подробно, не пропуская ничего, изложить произошедшее за последние месяцы. Это хоть в какой-то мере отделило бы реальность от всего остального.

На чистой бумаге я написала вопрос: «Кто ты?» — «Ингигерда», — сама собой вывела рука. Полное ощущение, что моей рукой водил кто-то другой. «Расскажи свою историю», — письменно попросила я. «Я родилась в семье шведского короля Олафа Скетконунга в одиннадцатом веке. Олаф был прозван наихристианнейшим королем. Звездочеты прочили мне будущее великой христианской святой — Анны, жены русского князя Ярослава. Но моя мать твердо держалась древней скандинавской веры и, узнав о том, объявила, что скорее собственными руками задушит меня, нежели позволит моей судьбе исполниться. И она утопила меня, как только по послушному моему отрочеству стало понятно, что я намеревалась вырасти в кроткое и смиренное существо…»

Торопливым шагом, словно мне было куда спешить, я вышла из подъезда. От крыльца в арку метнулся черный кот. Ощетинившийся от постоянного недоедания и недовольства жизнью. Мало ли котов в Москве…

Выйдя со двора, я на минуту остановилась. Из-за угла величаво выплыл белый «Мерседес». А в арке, опираясь на костыль, стоял человек. Он глядел сильно косящими глазами.

— Сигаретки не найдется?

Вместо сигареты я молча протянула ему пять рублей.

Мелькнуло смутное воспоминание: я в окружении каких-то химер, и девушка в красном одеянии кидает мне пять рублей. Это было. В реальности? Или во сне, в книге, в рукописи — какая, в конце концов, разница!

Я шла гулять в парк «Дубки».

Интересно, если бы вдруг обнаружилось, что половина моих воспоминаний ложна, какие бы я причислила к выдуманным?

Мысленно я попробовала сотворить себе образ того, с кем хотела бы встретиться. Как известно, чем точнее ты себе представляешь то, что хочешь видеть, тем больше вероятность исполнения. Но ничего почему-то не представлялось отчетливо. Какие-то обрывки из сна о некоем витязе в радужных одеждах. Смехота.

— Добрый день, — звучным голосом произнес некто.

Обернувшись, я чуть не упала: передо мной стоял Лукоморьев. Нет, это потом он стал Лукоморьевым. Позже. А тогда этот парень с косичкой сказал:

— Отзываюсь на ваши мысли, сударыня!

— Я думала не о вас, — невежливо возразила я.

— Это неправда.

Это тогда на меня налетело смутное чувство, что лежу с закрытыми глазами в сумрачной пещере и сияние исходит от моего хрустального гроба. Ощутила даже запах сухой паутины. Отвела от щеки прядь волос и тряхнула головой.

Происходящее настолько в ней не укладывалось, что я простонала вслух: