Лебединая песня

Из письма командира войсковой части, полевая почта 20631-Б, Евдокии Федотьевне Морозовой от 15 октября 1944 года:

«Ваша дочь сержант Морозова Анна Афанасьевна действительно состоит в рядах Красной Армии и в настоящее время находится в длительной командировке…»

Хлещет ледяной октябрьский дождь. Хлещет, не переставая, третий час подряд. Ветер подхватывает дождевые капли и разбивает их о сучья вдребезги, в мельчайшую пыль. Гудит старый бор. Не видать ни зги. Но у Вани Мельникова кошачье зрение. Так видеть в темноте может только один человек из десяти. Вот если бы ему еще по карте научиться ходить, как ходили Крылатых и Шпаков.

Разведчики пробираются частым сосняком. Сучья цепляются за плащ-палатки, рвут одежду. Дождь льется за шиворот, хлюпает в сапогах. Ледяные брызги стегают, словно крапива.

— Душ Шарко! — говорит Мельников.

— Так начинался всемирный потоп! — откликается Аня.

То ли кажется Ане, то ли взаправду — дождь соленый на вкус, словно ветер доносит с моря штормовые соленые брызги… Да нет, просто губы соленые от пота, да и до бурных волн Балтики теперь далековато.

Всю ночь хлещет ливень. Только под утро слитный гул дождя и ветра начинает распадаться на отдельные звуки — вой ветра, скрип сосен, журчание воды. На рассвете все стихает, только глухо звенит капель. Плавает в промозглом сизом тумане мокрый, ощетинившийся лес.

В неласковом свете ненастного утра Аня видит исхлестанные, осунувшиеся и сизые лица, воспаленные глаза товарищей. Почти у всех высыпали нарывы и фурункулы. Зину колотит лихорадка. Но Аню и тут не покидает хорошее настроение — она давно поняла, как важно быть веселой в самые грустные минуты, как важно не нагонять на друзей тоску убитым видом, а подбадривать их взглядом, словом, улыбкой. А попробуй изобразить бодрость духа, улыбаться натощак да когда немцы кругом шастают! Но все-таки и самой куда легче, когда не поддаешься страху и унынию. И Аня порывисто хватает Зину за иззябшую руку, такую худенькую и слабую на вид, сжимает ее, греет на ходу в своей руке.

— Ничего, Зинок! — шепчет она с улыбкой. — Зато немцы в такой лес не сунутся!

Но ливень кончается, и в лесу скоро раздаются голоса, стучат топоры, завывают электропилы, тарахтят тракторы. Теперь, когда полевые работы кончены, все свободные руки в деревне мобилизованы на лесозаготовки. Для немецкой обороны нужен лес.

Часовые «Джека» совсем близко от себя видят пожилых цивильных немцев. Ими командуют баулейтеры из военно-строительной организации Тодта, одетые в оливкового цвета трофейную форму — форму бывшей чехословацкой армии, со свастикой на нарукавных повязках. Организация Тодта строила автострады рейха и линию Зигфрида. Теперь возводит «Восточный вал»…

Группа ползком перебирается подальше, размещается в высоком папоротнике у забора лесного фольварка. Тут «Джека» поджидает новое испытание. На богатом фольварке то и дело что-нибудь варят, и немыслимо аппетитные запахи доводят голодных разведчиков почти до исступления. Хозяева фольварка, готовясь к эвакуации, забивают свиней и баранов и коптят ветчину, грудинку, колбасы и окорока в коптильне, выложенной во дворе. Есть от чего сойти с ума. Голодные разведчики глотают слюну. А в уши лезет смертный поросячий визг. Этот визг несется над всей Восточной Пруссией…

Ночью Мельников пробирается на чердак господского дома и возвращается с четырьмя большими кусками сала, висевшими на крюках под потолком…

Шестнадцатого октября Аня ловит по радио потрясающую новость: Берлин хвастается, что немцы успешно контратакуют русских в районе Гумбиннена — Гольдапа.

— Ребята! Бои идут у Гумбиннена и Гольдапа! Значит, наши уже в Восточной Пруссии!…

Берлин признает, что русские войска подошли к Пеленге на берегу Балтийского моря. Это тоже недалеко.

Из радиограммы № 70 «Центру» от «Джека», 16 октября:

«В связи с новой облавой и погоней вынужден оторваться от объекта наблюдения и двигаться на восток к Гольдапу и Роминтенскому лесу».

Ни слова об опасном переходе двух железных и десятка шоссейных дорог по лесам и полям, забитым войсками танкового корпуса «Герман Геринг» и частями и соединениями 4-й армии в южном углу укрепрайона «Ильменхорст». Ни слова о дерзком переходе по мосту через реку Ангерапп. Ни слова о смертном риске, о голоде и холоде этого неимоверно трудного рейда. Дважды окружали немцы группу, но прочесывали они лес не слишком частым гребнем, и «Джек» вновь и вновь прогрызал немецкие цепи.

Из радиограммы № 72 «Центру» от «Джека», 23 октября:

«По шоссе Инстербург — Норденбург прошло 19 средних и 14 легких танков, 27 самоходных орудий…»

Крепко привязывается солдат к своей трехлинейке, артиллерист — к «сорокапятке», летчик — к «ястребку». Воин знает все особенности своего оружия, все его капризы, холит, и лелеет его, и любит, как живое существо. Для солдат неправого дела оружие — символ ненавистной войны. Оружие воинов правого дела — верный товарищ в священной борьбе, залог победы и мира. Но, наверное, никто на войне не любит так свое оружие, как радистка — рацию.

Не всякая мать так бережет свое дитя, как Аня свой «северок». Бережет буквально как зеницу ока, потому что без рации «Джек» слепнет, глохнет и немеет, а что толку от слепоглухонемых разведчиков! Как не подивиться этому великолепному связному! Со скоростью молнии пролетает он из прусского леса над вражескими гарнизонами, над железными и шоссейными дорогами, над танками и жерлами орудий, пролетает незримо, будто в шапке-невидимке, сквозь строй походных колонн вермахта, сквозь зарешеченные окна и каменные стены гестаповских тюрем. В минуту передачи и приема Аня чувствует себя волшебницей. Стоит ей прикоснуться к чудо-ключу — и, подобно выпущенному из бутылки послушному джинну, мчатся в тесном военном эфире электромагнитные волны, докладывая командованию о том, что увидел и что услышал «Джек» в краю почти столь же недоступном, как чужая планета. Хрупок Анин «воздушный мост», перекинутый через фронт, мостик из точек и тире. Хрупок и все-таки надежен, потому что работает Анина рация не только на лампах и батареях, работает она на пяти сердцах — сердцах пяти членов разведгруппы «Джек».

Аня и Зина берегут свои «северки», а братья-разведчики берегут Аню и Зину, берегут, как самых любимых сестер. Как водится у разведчиков, с грубоватой нежностью называют они радисток «музыкантшами» или «дятлами», а их рации — «бандурами». Вежливость, говорят, дешево стоит, но дорого ценится. Но еще дороже ценится вежливость там, где она не дешево стоит. Постелить девчатам после трудного похода постель из елового лапника, отдать им, голодая, последний кусок хлеба, воздержаться от крепкого словца, когда черт знает как хочется отвести душу, — все это в условиях вражеского тыла уже не маленькие знаки внимания, это уже не просто вежливость, на это не каждый способен. Тут-то и испытывается сердце друга. Разведчики — это люди большого сердца, а большое сердце вмещает и мужество, и товарищескую доброту. А если случается, что разведчик геройский парень, да сердце у него в лесу корой обросло, «жмот» он и «кусошник», — такого не дарят дружбой. Таких, к счастью, нет в семье разведчиков по имени «Джек».

По лесу вечером идет, шатаясь, дюжий эсэсовец. Глотая шнапс из фляги, он распевает не лишенным приятности баритоном:

Хёрст ду майи хаймлихес руфен?

Разведчики притаились в сосняке.

— Чего он орет? — спрашивает Аню Мельников, осторожно выглядывая из-за толстого соснового корня.

— Немцы эту песню у нас в Сеще пели. «Слышишь ли ты мой тайный призыв?»

— Слышим! Слышим! — усмехается Ваня, вставая. — Не глухие.