Лебединая песня

Скорее всего, она сделала это сегодня. В промежутке между уроком английского, который она решила посетить вместе с доброй половиной педагогов, и разговором с Карлом.

Возможно и очень вероятно, что эти стихи вдруг вспомнились ей, сами собой всплыли из глубин памяти, под влиянием услышанного Шекспира. И, вернувшись с урока, пройдя сквозь пустынную и тихую (бывает иногда и такое!) приемную в свой кабинет, она раскрыла ежедневник на сегодняшней, наполовину пустой, странице и написала в нем следующие строки:

Как тот актер, который, оробев, Теряет нить давно знакомой роли, Как тот безумец, что, впадая в гнев, В избытке сил теряет силу воли, — Так я молчу, не зная, что сказать, Не оттого, что сердце охладело, Нет, на мои уста кладет печать Моя любовь, которой нет предела [1] .

1

В. Шекспир, сонет 23, перевод С. Маршака.

Да, она написала это, по-видимому, совершенно машинально, под разрываюшийся телефон, под шаги и голоса, вновь зазвучавшие в приемной, отвечая на какие-то вопросы завуча по внеклассной работе и даже подписав чье-то заявление об отпуске за свой счет, собранная, спокойная, доброжелательная, не директор, а сущий ангел во плоти... и никто ничего не заметил, в этом она была совершенно уверена.

А потом появился Карл, и все шумы и лица исчезли. Он плотно прикрыл за собой дверь, и сердце Аделаиды страшно стукнуло.

Ей показалось почему-то, что вот сейчас он подойдет к ней и прочтет то, что написано в ежедневнике, и она лихорадочным жестом захлопнула толстую черную книжицу и сунула ее в ящик стола. Он вежливо попросил разрешения поговорить с ней.

– Да, конечно, профессор, прошу вас! – сказала Аделаида твердым голосом. Он уселся в кресло напротив нее и некоторое время молчал, глядя на нее своими глубокими, темными, цвета штормового моря глазами.

Аделаида, опустив ресницы, считала мгновения этой паузы, и среди прочих мыслей, вихрем проносящихся сейчас в ее голове, светлым бликом проскользнула мысль приятная – любимое лиловое платье и легкий, почти незаметный макияж, который она позволила себе утром, делают ее лет на пять моложе (ну хорошо, не на пять, на три!), – а следом за ней и мысль деловая – ей, как хозяйке, следовало принять инициативу на себя.

Аделаида подняла глаза и улыбнулась.

– И как же вам нравится у нас в школе, профессор? – светским тоном спросила она. Этот простой и легкий вопрос, подразумевающий в ответ дежурный набор ничего не значащих комплиментов, почему-то поверг профессора в недоумение. Карл сдвинул брови, взял со стола Аделаиды автоматический карандаш в прозрачном пластиковом корпусе, повертел его своими длинными пальцами, положил на место, откинулся на спинку кресла и лишь после этого заговорил.

– Не знаю, – сказал он честно, – я многого здесь не понимаю... но очень хотел бы понять! – добавил он доверительно, глядя на изумленную Аделаиду.

– Вы, по-видимому, очень искренний человек, – немного обиженно спросила Аделаида, – всегда говорите то, что думаете?

– Не всегда, – легко возразил Карл, – но с вами я не стал бы лукавить.

Вертевшийся на языке опасный вопрос «почему?» был в последнюю секунду схвачен за кончик хвоста и водворен на место. Аделаиде и без того было не по себе, особенно когда она заметила, что в устремленных на нее темных морских глубинах медленно разгораются золотые искры.

– Что же, – тихо сказала Аделаида, придвигая к себе ближайшую бумагу и делая в ней ненужную пометку, – я была бы рада помочь вам, но...

Умница Карл понял намек совершенно правильно и встал.

– Собственно, – сказал он спокойно, – я как раз хотел попросить вас…

– Да? – дерзнула Аделаида.

– ...позволить мне провести завтрашний день рядом с вами.

– Что? – Аделаиде показалось, что она ослышалась.

– Видеть ваши дела, проблемы, заботы... видеть вашу школьную жизнь так, как видите ее вы. Моя просьба может показаться вам несколько необычной, но у нас подобная практика является общепринятой. И в любом случае, когда у вас найдется время посетить мой лицей, я покажу вам его и всю нашу работу во всех подробностях!

Тут Аделаида ощутила, кроме паники от невозможной просьбы немца, еще и укол совести. Директор лицея, профессор, известный, надо полагать, у себя в Цюрихе человек, уже несколько дней у нее в гостях, а она не только не уделяет ему должного внимания, но и ищет всевозможные уважительные причины и оправдания такому своему поведению. И все же просьба его была совершенно невозможная; Аделаида представила себе, как здесь, в его присутствии ей придется разговаривать с Горчаковым-старшим, жаждущим устроить своего непутевого сына в десятый класс… отчитывать Бельскую за постоянные конфликты с родителями... объясняться с не получившими зарплату педагогами… в очередной раз решать с завхозом вопрос о чрезмерных тратах на бытовую химию... и... и... впрочем, и перечисленного было достаточно, чтобы Аделаида, опустив глаза, решительно помотала головой. Когда же она посмотрела на Карла, то увидела, что он уже стоит у двери и держится за ручку.

Позже ей казалось, что ноги сами подняли ее и вынесли из-за стола. Только что она сидела, глядя вниз, чувствуя, что глаза ее готовы наполниться слезами, – и вот она уже рядом с ним, она поднимает руку, робко касается его локтя и просит не принимать ее отказ за нежелание сотрудничать. Завтра очень непростой день, к тому же после обеда ей надо будет ехать в Город на семинар… А вот, может быть, в среду...

Он смотрит на нее сверху вниз, молчит, улыбается, потом осторожно берет ее ледяные пальцы в свою ладонь и подносит к губам.

На тонкой, белой, нежной коже расцветает огненный цветок.

Карла уже нет, он ушел, закрыв за собой дверь, а Аделаида стоит, привалившись к стене, прижав к груди пылающую кисть руки, и смотрит на то место, где он только что был, на дверную ручку, хранящую его прикосновение, вдыхает оставшийся после него едва уловимый запах нездешних, согретых солнцем трав.

Потом она возвращается к своему столу, садится за него, машинально снимает подпрыгивающую от ярости трубку, слушает, отвечает, заканчивает разговор, достает ежедневник и листает его, пытаясь сообразить, какой сегодня день, какого месяца и с какой стати ее (ее, обладательницу огненного цветка, тихо тающего на снежном поле!) приглашают на какое-то совещание в какое-то гороно.

* * *

На улице дождь, он яростно барабанит по сохранившимся кое-где кучкам почерневшего снега, по головам и спинам прохожих, еще одетых в зимнее, по ржавым карнизам с прячущимися под ними воробьями; он низвергается с потемневшего неба с мрачным упорством, словно едва родившуюся весну сразу же и навсегда сменила поздняя осень.

За большими зеркальными окнами «Тайваня», лучшего, по мнению многих, заведения в городе, сейчас, в середине рабочего дня, сидит трезвая солидная публика и ест фирменное мясо в горшочке, с черносливом и душистым перцем. Уютно горят огни в матовых шарах, отгоняя тоскливую полутьму за окнами, тихая музыка звучит из скрытых резными деревянными решетками динамиков; голоса обедающих и стук столовых приборов прилично негромки и создают мирный расслабляющий фон.