Лебединая песня

Сегодня, впрочем, многие первым делом обращались с вопросом к даме из бухгалтерии, худощавой особе неопределенного возраста в тусклом синем костюме и с тем особенным выражением глаз, которое порождает многолетняя работа с финансами. Дама в ответ вежливо приподымала уголки тонких губ и советовала немного обо-ждать.

Заведующая постучала карандашом по стеклянному графину с водой и строго посмотрела на опаздывающих, бестолково толкущихся у перегруженной вешалки. Опаздывающие, путаясь в зонтиках и бормоча извинения, просочились наконец на свободные места, и совещание началось.

Минут через десять согревшаяся Аделаида почувствовала, что у нее слипаются глаза, а ручка, которой она прилежно водила по листу блокнота, вот-вот выпадет из ослабевших пальцев. Она украдкой покосилась на соседей – те строчили как заведенные, и на их лицах отображалось самое пристальное внимание. Аделаида поспешно перевернула лист, испещренный изображениями профилей и цветов, и сделала очередную попытку сосредоточиться на том, что говорила заведующая.

– ...Случай, что и говорить, не совсем обычный, и мы должны, во избежание прецедента, всесторонне рассмотреть его и дать ему адекватную оценку. В самом деле, директор школы, человек, пользующийся заслуженным уважением в обществе, солидная замужняя женщина – и вдруг втрескалась в заезжего гастролера, как последняя семиклассница...

– Что?! – обмирая, переспросила Аделаида. Соседи дернулись и с испугом посмотрели на нее.

– Я говорю, – любезно повторила заведующая, – что администрация не может пройти мимо подобного вопиющего факта! Впервые за много лет сборная команда нашего района с треском провалилась на областной олимпиаде по естествознанию, и мы, Аделаида Максимовна, так же как и вы, испытываем законное чувство удивления и даже, не побоюсь этого слова, возмущения подобной недоработкой наших коллег из естественно-научного отдела. Но здесь, товарищи, есть доля и нашей общей вины, и мы должны признать, что...

Сердце Аделаиды потихоньку вставало на место. Роковые слова вовсе не были произнесены вслух, да и вряд ли были кем-то подуманы. Ей просто померещилось.

Это был ее собственный внутренний голос, голос ее здравомыслия, пробившийся наконец сквозь цветущие дебри воображения. И голос этот отнюдь не удовлетворился сказанным, о нет! Удивительным образом переплетаясь с голосом заведующей, закончившей наконец критиковать несчастных естественников и переключившейся на подготовку к выпускным экзаменам, этот голос объяснял, уговаривал, увещевал и даже грозил – мол, нужно срочно принимать меры, если не хочешь услышать такие слова наяву... От начальства. От коллег. А разве может от них что-нибудь укрыться? Разве в школе можно чихнуть и быть уверенным, что об этом никто не узнает? Ну ничего, ничего, надо держаться, ни в коем случае не показывать виду, что он для нее – нечто большее, чем просто гость.

И уж конечно, ни на минуту не оставаться с ним наедине. Ни под каким видом. Всего пять дней, а потом он уедет. И мы облегченно вздохнем, хотя, может, и поплачем немного; но главное – жизнь снова вернется в нормальную, привычную колею. Правда, он что-то такое говорил о приглашении в Цюрих… Ну так что же, можно туда и не ездить; это чтобы поехать за границу, требуется приложить усилия, и немалые, а чтобы туда не ездить, никаких усилий не требуется.

Пять дней. Надо продержаться всего пять дней, и все окончится без последствий для нас и нашей прочной, устоявшейся, достойной репутации.

Здравомыслие, поставив железобетонную точку над «i», удовлетворенно умолкло. Оно свое дело сделало – вернуло хозяйку с небес на землю, вырвав ее из хищных лап опасных и непредсказуемых фантазий. Впрочем, воображение никогда не было сильной стороной Аделаиды. Она даже за школьные сочинения редко получала оценки выше «четырех».

Привычное сонное оцепенение накатывало на ослабевшую от беспощадной логики здравомыслия Аделаиду.

Вернулась старая знакомая – слабая, но ощутимая пульсирующая боль в висках, которая была верной спутницей ее жизни на протяжении пятнадцати, а то и всех двадцати лет и от которой в последние дни она начала было отвыкать.

Огромный и яркий воображаемый мир, на миг поманивший ее сияющими горизонтами, схлопнулся до размеров крошечного воздушного пузырька, но все же не исчез окончательно. Было, было что-то, мешающее Аделаиде окончательно сдаться здравомыслию и тихо опуститься на дно своего прежнего тягучего, безрадостно-беспечального, но вполне безопасного существования.

И это «что-то» было не воображаемым, а реальным, возможно даже, более реальным, чем зеленоватые стены и бледные лица вокруг, чем шелест бумаг, осторожное покашливание и монотонное бормотание методиста, сменившей заведующую на трибуне. Это был след от прикосновения его губ – невидимый, но осязаемый, – ласковое тепло, оставшееся на месте отгоревшего и рассыпавшегося огненными искрами цветка.

– А в заключение, – вновь взяла слово заведующая, – я хочу сообщить вам приятную новость…

При этих словах народ встрепенулся, перестал шелестеть бумагами и устремил на начальство мутные от духоты и усталости глаза.

– Вопрос о премии для руководящих работников по итогам первого учебного полугодия решен положительно! – возвысив голос, объявила заведующая и тут же небрежно подняла ладонь, словно отклоняя грядущие аплодисменты. Но аплодисментов не последовало. Народ молчал.

Кто-то, откашлявшись в полной тишине, сказал:

– Премия директорам – это, конечно, хорошо. А вот как будет с зарплатой педагогам?

– Для чего вы задаете этот вопрос мне? – холодно возразила заведующая. – Вы прекрасно знаете, что зарплата поступает из федерального источника, а средства на премию выделены из местного бюджета. Впрочем, здесь присутствует заместитель нашего главного бухгалтера, она вам сейчас все объяснит.

Даму из бухгалтерии все слушали очень внимательно, но никаких вопросов больше не задавали. Все было ясно и так. У Аделаиды мелькнула было мысль встать и отказаться от премии и даже призвать к этому остальных (возможно даже, ее бы поддержали – один или два человека из полутора десятка присутствующих), но окрыленное недавним успехом здравомыслие решительно выступило против. Зачем, в самом деле, и что это даст? Все равно ведь премии эти – капли в море по сравнению с теми средствами, которые нужны, чтобы честно расплатиться со всеми педагогами. Им ее премия не поможет, а вот ей самой будет очень даже кстати, особенно если вспомнить вчерашние внеплановые расходы.

Но когда Аделаида следом за всеми засобиралась к окошечку кассы, заведующая ее остановила.

– Что же вы, Аделаида Максимовна, – спросила она, отводя Аделаиду к окну и несколько смягчая тембр своего громкого и звучного, словно паровозный гудок, голоса, – скрываете от нас вашего интересного гостя?

– Кого? – тупо переспросила Аделаида, пытаясь выиграть время и справиться с предательским румянцем, мгновенно проступившим на тонкой коже.

– Вашего зарубежного гостя, – повторила заведующая, сверля Аделаиду рентгеновским взглядом, – профессора Роджерса из Цюриха. Говорят, он произвел у вас в школе настоящий фурор своими неизвестными у нас методами преподавания гуманитарных дисциплин.

– Я… не скрываю, – тихо возразила Аделаида, опустив глаза и теребя витой золоченый шнурок, которым были перехвачены коричневые бархатные гардины.

– Говорят также, – безжалостно продолжила заведующая, отбирая у Аделаиды шнурок, – что дело здесь не только в методах, но и в незаурядном личном обаянии господина Роджерса... Это правда? Он и в самом деле настолько хорош?

Загнанная в угол Аделаида неожиданно успокоилась. Выпрямившись во весь свой великолепный рост, она посмотрела на низенькую заведующую, на ее аккуратный пробор в поредевших, с отросшими седыми корнями волосах и сказала: