Лебединая песня

Немец пребывал в том же положении – лежал в кресле с закрытыми глазами, запрокинув светловолосую голову. Никаких других звуков, кроме собственного хриплого дыхания, трудовик не услышал. Он забеспокоился.

Выпутавшись из кресла, он попытался нащупать у немца пульс, но безрезультатно – слишком тряслись руки. Тогда он приблизил ухо к его груди, пытаясь уловить биение сердца, но и это ему не удалось – слишком сильно стучала в ушах собственная кровь.

Трудовик запаниковал. Он тряс немца за плечи, звал его по имени и даже врезал трясущейся рукой ему по скуле – все было бесполезно, только пальцы отшиб.

И тогда трудовику стало по-настоящему страшно.

* * *

Маленький мальчик заблудился в густом дремучем лесу.

Вокруг деревья какие-то страшные, под ногами топи, на топях кочки, а на кочках мухоморы растут. И ни одной живой души. Даже мухи все куда-то попрятались. Или в лесу не бывает мух?

Чепуха, мухи есть везде, возразил себе трудовик и порадовался первой за последнее время связной мысли.

Он сжал ладонями гудящую многотонную голову и осторожно приоткрыл один глаз.

Все то же. Ничего не изменилось.

Придется, видно, мальчику идти за помощью к лесной ведьме.

Ой-ей-ей, как же не хочется!

И дело не в том, как ее найти, дорога есть, пожалуйста, на каждом дубе по указателю... а в том, что никто толком не знает, добрая она или злая. Поможет попавшему в беду добру молодцу или, наоборот, изжарит его в печке.

Делать нечего – пошел. Среди колышущихся теней, спотыкаясь о коварно протянутые корни, падая на мухоморы. Все дальше от поляны с телом поверженного рыцаря, все ближе к избушке на курьих ножках. Вот уже и огонек голубоватый мелькает среди черных стволов. Дома ведьма.

Только неизвестно еще, к добру это или к худу.

Трудовик отогнал толстого мохнатого паука, норовившего заплести паутиной ведьмину дверь, и робко постучал.

* * *

– Степа, ты свинья! – строго сказала завхоз, разгибаясь.

– Да, – с готовностью признал трудовик, – а что с ним такое, Катерина Алексевна?

Завхоз пожала плечами и вытерла руки бумажной салфеткой.

– Может, «Скорую» вызвать? – осторожно предложил трудовик.

– Обойдемся без «Скорой», – проворчала завхоз, – нам лишние разговоры ни к чему. Сходи-ка ты, Степа, в медицинский, и принеси нашатырного спирту – знаешь, в холодильнике, голубая такая бутылка... Да смотри, ничего там не разбей! Так, еще воды... и рассолу, у тебя должен был остаться!

– А я как же, без рассолу-то? – заныл было трудовик, но завхоз коротко взглянула на него, и он тут же сник.

Медленно, волоча ноги, двинулся он к двери.

– Ладно уж, – остановила его завхоз, – в медицинский я схожу сама. А ты принеси воды, да побольше. Да приберись тут, ступить же некуда.

Однако когда трудовик вернулся в мастерскую, бережно прижимая к груди графин с водой, завхоз уже была там. Беззвучно шевеля губами, высоко подняв руку с зажатым в пальцах крошечным флакончиком, она капала в стакан немца какую-то темную, остро и неприятно пахнувшую жидкость. Плеснув туда воды (жидкость тут же заклубилась в воде, запузырилась и приобрела устойчивый болотный цвет), она осторожно отставила стакан в сторону. Потом вытащила из сумки кусок ваты, обильно смочила его нашатырем и поднесла к носу немца.

Трудовик на всякий случай отбежал в дальний угол.

Некоторое время ничего не происходило.

Потом немец вздрогнул, веки его затрепетали, но вместо того, чтобы прийти в себя, он лишь глубже завалился в кресло и засопел.

– Так-так, – сказала завхоз, прищурившись.

Трудовик вжался в стену.

Завхоз нагнулась к немцу и прошептала ему на ухо несколько слов.

Немец открыл глаза.

Потом встал. Причем, учитывая обстоятельства, этот процесс занял у него совсем немного времени.

– Добрый... вечер, – сказал немец завхозу, стараясь четко выговаривать согласные и при этом сохранять вертикальное положение.

Завхоз молча протянула ему стакан с болотной жидкостью.

– Что это? – вежливо, но настороженно поинтересовался немец.

– Яд, – коротко ответила завхоз.

Немец слабо улыбнулся и поднес стакан к губам.

– Постойте, – остановила его завхоз, – пожалуй, будет правильнее выпить это не здесь. Налево по коридору, вторая дверь.

Немец кивнул и медленно удалился, неся стакан перед собой.

Завхоз проверила крышку на банке с рассолом и опустила ее в свою сумку. Из угла послышался горестный вздох.

– Теперь подождем, – сказала завхоз. Она уселась в кресло трудовика, взяла со стола оставшийся кусок колбасы и с задумчивым видом принялась жевать.

Трудовик отлепился от стены.

– Катерина Алексевна… А как вы... А что вы ему сказали... Ну, тогда, шепотом?

Завхоз не ответила.

– Ну, пожалуйста! Я никому не скажу! Могила! Век воли не видать! Чтоб я сдох! Чтоб мне жить на одну зарплату!

– На одну, говоришь, зарплату? – удивилась завхоз. – А что, это можно устроить. Да ладно, не дрожи, шучу я...

Она поманила его к себе. Трудовик почтительно приблизился.

– Если он немедленно не очнется, сказала я, мне придется сделать ему искусственное дыхание. Рот в рот.

– О! – впечатлился трудовик.

Некоторое время в мастерской стояла тишина, нарушаемая лишь треском отдираемой колбасной кожуры. Затем трудовик, органически неспособный к терпеливому ожиданию чего-либо или кого-либо, не выдержал и спросил:

– Что-то его долго нет, Катерина Алексевна.. Может, сходить посмотреть?

Завхоз покачала головой.

– Бывают в жизни моменты, – изрекла она, доев колбасу, – когда человек должен быть один... и только один. А вот, кстати, и он!

Немец, пошатываясь, пересек пространство между дверью и верстаком и рухнул в кресло. Завхоз, сдвинув брови, взяла его тяжелое влажное запястье и сосчитала пульс.

– Неплохо, – пробормотала она, – совсем даже неплохо. Как вы себя чувствуете, Карл?

– Благодарю вас, все в порядке, – чуть слышно отозвался немец, – если не возражаете, я еще немного посижу здесь и уйду.

– Гм... – завхоз с сомнением воззрилась на его покрытое испариной, осунувшееся лицо и мокрые, прилипшие ко лбу волосы. Покидать школу через главное, ярко освещенное, выходящее на все еще оживленную, несмотря на поздний час, улицу ему явно не стоило. Могли возникнуть совершенно ненужные вопросы.

– Гм… – повторила завхоз. – Степа, сходи-ка посмотри, на месте ли ночной сторож.