Лебединая песня

– Слушайте, Ферзь... виноват, господин Роджерс, – интимным тоном продолжает он, – поехали с нами, а? Ведь самого Филина взяли! Надо же отметить такое дело! Вот и Зинаида Яковлевна с нами поедет, правда?

Эксперт, временно позабыв про все разногласия с майором, энергично кивает. Но тут же чувствует (словно за то короткое мгновение, когда ее пальцы касались его груди, между ними все же возникла некая связь), что он откажется. Очень вежливо и тактично, но – откажется.

Так оно и случилось.

– Жаль, – сказал майор на этот раз совершенно искренне. – По крайней мере, знайте, что вы всегда и во всем можете на меня рассчитывать. Не могу ли я чем-нибудь помочь вам прямо сейчас? Может, вас куда-нибудь отвезти?

– Благодарю, – отозвался иностранец, – я доберусь сам, на своей машине. Вот разве что...

– Да? – живо откликнулся майор.

Иностранец поманил его за собой в оранжерею.

– Я хотел бы приобрести у господина Мышкина эти цветы, – сказал он, указывая на спрятанную в углу, за померанцевыми деревьями, скромную делянку с подснежниками.

Майор не поверил своим ушам.

– Приобрести?! У Филина?!

– Ну нет так нет, – пожал плечами иностранец и направился к выходу.

– Постойте, – майор ухватил его за рукав, – вы меня не так поняли! Да берите хоть всю оранжерею вместе с горшками! Это все, – он сделал рукой широкий жест, – будет конфисковано в пользу государства! И я как представитель государства официально заявляю вам – берите что хотите! Можете, если угодно, считать это компенсацией за причиненные неудобства!

Когда иностранец ушел, майор сочувственно подмигнул эксперту и сказал:

– Вот чудак, тут полно орхидей, а он взял простые подснежники. Не расстраивайтесь, Зиночка. Лучше соберите и себе какой-нибудь букетик. Хотите, я вам помогу?

– Не хочу, – вздохнула эксперт. Но потом передумала и под руку с майором пошла собирать орхидеи.

* * *

Аделаиду разбудил солнечный луч, такой мощный и яркий, словно солнце успело уже набрать полуденную силу. Аделаида прикрыла глаза ладонью и улыбнулась, глядя, как пальцы по краям окрашиваются розовым.

Это была ее любимая детская игра – глядеть на солнце сквозь сдвинутые, просвечивающие пальцы. В те незабвенные времена, когда солнце было ярким, небо – ослепительно-синим, а жизнь улыбалась ей каждое утро, обещая в недалеком будущем встречу с принцем, новое шелковое платье (голубое с бисерной отделкой, не хуже, чем у этой задавалы Зюкиной из 5-го «В») и целую гору сливочного мороженого (которое категорически запрещалось маленькой Аделаиде по причине частых ангин).

Пожалуй, Аделаида поделилась бы мороженым с принцем, если, конечно, у того не было бы больных гланд; и, возможно, он согласился бы немного покатать ее на своем белом коне – в промежутке между геройскими подвигами в ее честь.

Маленькая Аделаида имела довольно смутное представление о том, зачем и для чего еще могут быть нужны принцы.

Тридцать пять лет спустя Аделаида, повзрослевшая (но не постаревшая, нет, не постаревшая ни на миг!), легко могла бы ответить на этот вопрос.

Если, конечно, у кого-нибудь возникла бы охота спрашивать, вместо того чтобы просто посмотреть на нее внимательно в это ясное мартовское утро.

Посмотреть на ее порозовевшую кожу, на легкие тени под длинными ресницами, на припухшие губы и томную, мечтательную улыбку; посмотреть, что делает эта женщина, похожая на распустившийся поздней осенью цветок, в тишине и пустоте залитой солнцем квартиры.

Подушка рядом с ней смята и еще хранит королевский аромат (солнце – грозовая свежесть – полынь). Аделаида, повернувшись, прижимается к ней румяной щекой и опускает ресницы, прячась от преследующего ее луча; ей и без того достаточно света. Мысли текут в ее голове небывало четкие и ясные, словно она открыла все окна и позволила весеннему ветру вымести оттуда весь накопившийся за долгие годы мусор.

Он ушел. Он придет. Он будет приходить и уходить, когда ему вздумается. Согласна ли она на это? Да.

Через три дня он уедет. Помнит ли она об этом? Да.

Потом он приедет снова... или призовет ее к себе. Или неприедет и непризовет. Понимает ли она это? О да, она понимает это очень хорошо.

Как и то, что это не имеет никакого значения. Не имеет никакого значения то, что будет после.Имеет значение только то, что есть сейчас. И она намерена пережить это сейчасдо последней секунды, выпить это сейчас, как чашу, до последней капли, и ничего не оставить на дне.

Если она когда-нибудь и чувствовала себя по-настоящему счастливой и свободной, так это сейчас. Посмотрите на нее, как она встает, гибкая, свежая, полная сил, одетая лишь в собственную красоту (как говаривал когда-то Омар Хайям), и идет к окну. У окна, которое давеча так и не закрыли, ветер колеблет прозрачную занавеску, а за занавеской, на подоконнике, серебрятся в простой глиняной вазе несколько десятков подснежников. Она склоняется над ними и погружает смеющееся лицо в их нежную прохладную белизну.

А теперь можете завидовать ей. Или пожимать плечами. Или крутить пальцами у виска. Сейчас ей безразлично как то, так и другое, и третье.

* * *

Время и в самом деле приближается к полудню, когда Аделаида подходит к школе. Она идет легкой, скользящей походкой, огибая лужи, в которых отражается небо и бегущие по нему прозрачные облака; пальто на ней нараспашку, на шее – невесомый шелковый шарфик, длинными пепельными волосами играет ветер. Да, а еще она размахивает сумкой, в которой сегодня нет ни одной важной бумаги. И неважных там тоже нет.

Неудивительно, что ее не узнают.

Из озорства она решает проникнуть в школу через черный ход. Дверь там обычно заперта, но у нее есть ключ.

«Опель» уже там, стоит себе как ни в чем ни бывало на заднем дворе, рядом с «Запорожцем» завхоза. Проходя мимо, Аделаида ласково похлопывает ладонью по его переднему крылу. Может, ты мне скажешь, дружок, где это вы с хозяином пропадали давеча, в каком лесу? Молчишь? Ну, что ж делать..

Обшарпанная дверь открывается неожиданно легко (похоже, ею недавно пользовались), и Аделаида проникает внутрь. Тихо, стараясь не стучать каблуками, поднимается по боковой лестнице на второй этаж. До конца четвертого урока еще десять минут, и в коридоре никого нет.