Ледовый десант

— Представляю, как ему сейчас тяжело. Нет, Саша Русанов не из тех, кто способен предать своих. А подпись-то с каким хвостом! Так Саша не расписывался. Дешевая подделка. Чего тут голову ломать?

— А того, что мы утратили бдительность и проглядели в штабе немецкого лазутчика, — сказал Зайцев, обращаясь к Старинову, но ясно было, что он имел в виду и Строкача, и Перекальского.

Строкач встал, прошелся по комнате.

— Я верю в честность Русанова, как верю в честность полковника Старинова, Перекальского и вашу, товарищ Зайцев. Если бы дело обстояло иначе, ни один из вас не работал бы в штабе или меня здесь не было бы. Случилось большое несчастье с капитаном Русановым. Худшей беды не придумаешь.

— Но ведь факт. Листовка, подпись, фотоснимок. Почему эта листовка выпущена от имени Русанова, а не от имени кого-нибудь другого? — спросил Зайцев. — Разве у них там мало нашего брата?

— Да потому что Русанов, а не кто-нибудь другой был адъютантом штаба. Вы не верите Русанову — ваше дело. Но в ваших словах слышится больше злорадства, чем… — Строкач умолк, перевел дыхание. — Я запрещаю вам в моем присутствии утверждать, что Русанов предатель! Из того, что написано в листовке, делать такие выводы нет никаких оснований. Облить человека грязью, да еще там, в гестапо, нетрудно. А чтобы вытащить человека из беды… Надо быть чекистом, как говорил Дзержинский, с холодной головой, чистыми руками и горячим сердцем. У вас сейчас, товарищ Зайцев, горячая голова!

— Возможно. Но она горяча от забот за наше общее дело, за честь нашего штаба. Вы меня не убедили.

— Фашисты, как самой смерти, боятся партизанского движения и ненавидят нас. Я не верю их газетам, книгам и даже официальным документам. Все это ложь! Вы нашли в листовке клевету на Советскую власть. Но разве сказано в ней о рейдах наших соединений? О нашей связи с фронтами? Или, может быть, в ней есть сведения о количестве партизанских отрядов, которые держат связь со штабом? — Строкач взял Зайцева под руку, проводил к двери. — Идите и занимайтесь своей работой.

С минуту в комнате стояла тишина. Первым нарушил ее Старинов. Он протянул Строкачу лист бумаги:

— Это телеграмма генералу Федорову.

— «Ваше соединение нанесло мощные удары по вражеским коммуникациям…» — стал читать вслух Тимофей Амвросиевич. — Ну что ж, все верно, — прочитав телеграмму, сказал он. — Я со всем согласен. Только добавьте, чтобы представили к наградам тех, кто отличился.

— Есть! — кивнул Старинов и вышел. Строкач остался с полковником Перекальским.

— Тимофей Амвросиевич, вы помните половодье в Могилеве-Подольском? — спросил вдруг Георгий Алексеевич.

— Еще бы! Я тогда чуть не утонул со своим конем.

— Конь не утонул бы, он умеет плавать. А вот вы не умеете. Однако бросились спасать детей.

— Но раз конь умеет плавать, то чего мне было бояться? — усмехнулся Строкач. — Он не оставил бы меня в беде. Это такой был конь…

— Так вот. Сейчас вам в сто раз труднее, чем тогда. У вас нет коня, который выручил бы. Доброе и честное имя Русанова тонет в фашистской брехне.

— Главное для нас — доказать, что листовка, подписанная Русановым, — фальшивка гитлеровцев. Зайцев не единственный, кто будет обвинять его в предательстве.

— Помочь нам в этом могут только люди, которые разделяют сейчас с Русановым горе и муки, — задумчиво произнес Перекальский. — Для этого нужно время. Таких людей мы можем найти, когда освободим из фашистских концлагерей и тюрем пленных. А это произойдет после нашей победы.

— Я всем сердцем верю, Георгий Алексеевич, что Саша Русанов не предатель, что правда в конце концов восторжествует…

ДАБЕНДОРФ

Из крепости Лютцен капитана Русанова перевезли в Берлин. Офицеры-власовцы, Сахаров (он прибыл тем же поездом), Зыков и группа пропагандистов «РОА» встретили Русанова так, словно он никогда не обзывал их продажными шкурами, кровопийцами. На устах у всех льстивые улыбки.

— Приветствуем!

— Приветствуем тебя, капитан!

Русанов только глазами хлопал. «Что еще затеяли эти подонки?»

— Ты для немецкой и власовской армии сделал уже столько, что некоторым из нас и не снилось! — сказал Сахаров. — А строишь из себя…

— Артист ты, Русанов! — добавил власовский пропагандист Фадей Зыков. — Вот читай. Немцы даже красной бумаги не пожалели.

Зыков достал из планшетки листовку красного цвета и протянул Русанову. Свернутая в несколько раз, она была похожа на брошюру. На первой странице фото капитана Русанова и заголовок: «Правда о «партизанском движении». Последние два слова взяты в кавычки. Все было сработано так, как и обещал начальник управления гестапо Мюллер.

В конце текста Александр увидел свою подпись, уже знакомую по газете «Заря».

Власовцы следили за каждым движением Русанова. Зная силу его кулаков, на всякий случай отступили от него на несколько шагов.

Александр молчал. Он сравнивал текст листовки со статьей «Капитан Русанов рассказывает…». Статья вошла сюда полностью. Были и новые «сведения», которые немцы высосали из пальца или взяли из различных источников. Кое-что написано со слов агентов-предателей, засылаемых гестапо в отдельные партизанские отряды, кое-что немцы знали из советской прессы. Но в листовке не было ни одной фразы о работе Украинского штаба партизанского движения, о планах рейдов отдельных отрядов, об ударах на железных дорогах, о боевом взаимодействии отрядов с войсками.

Александр немного успокоился. Строкач, и не только он, сразу поймет, что это «липа».

— Что скажешь, капитан? — спросил Зыков.

— Честные противники так не поступают с пленными. Но фашизм — такой враг, для которого все способы хороши.

— Все сделано, как говорил Мюллер, — сказал Сахаров. — Тысячи таких листовок сброшены в районе действий партизан. Тебя привезли в Дабендорф, чтобы ты пришел в себя. Тебе передает привет сам генерал Власов. Ты с ним скоро встретишься.

— Взглянуть бы сейчас на твоего Строкача! — захохотал Зыков.

— Твои откровения перепечатали газеты «Доброволец» и белоэмигрантское «Новое слово». Ты становишься знаменитостью. Теперь-то наверняка примешь присягу на верность генералу Власову!

— Вижу, бог не лишил тебя чувства юмора, — Александр бросил презрительный взгляд на Сахарова. — И фюреру тоже нужна твоя присяга?.. Что же ты сразу не говоришь? Или, может, тебе, русскому, стыдно произносить это слово?

— Ишь как разошелся! Время у тебя еще есть. Можешь подумать…

Время подумать у капитана Русанова действительно было. Он уже знал, что многие даже из недавних друзей считают его изменником Родины, врагом народа. Ну что ж, пусть считают. Совесть его чиста. Предателем он не стал. И рано или поздно об этом узнают люди. Сейчас главное — борьба с фашизмом. Как организовать эту борьбу здесь, в глубоком тылу? Конечно, власовцы не все подлецы. Многие из них случайно попали в «РОА». Их можно объединить и… Правильно говорил Павел Адольфович Колеса, бороться можно и здесь. Но как их объединить? Сказать, что смирился со своей судьбой и согласен служить немцам, чтобы Власов дал какую-нибудь часть из своих формирований, а затем перейти на сторону партизан?.. Но ведь на слово не поверят…

Так думал Александр Русанов, попав в Дабендорф, где готовились кадры пропагандистов власовской армии.

Тем временем гестапо считало, что дело сделано: листовка дошла до партизан и у капитана Русанова нет иного выхода, как принять присягу на верность генералу Власову.

Встречаясь с власовцами, Александр теперь отмалчивался, делал вид, что привыкает к новым обстоятельствам. Давалось это ему нелегко. Чтобы не выдать себя, удержаться от споров с предателями, он старался избегать их. Его тянуло к курсантам, которые казнились, оставаясь наедине с собой, оплакивали свою судьбу. К ним он присматривался и при случае говорил с ними откровенно.