Легенды Оромеры. Великий Орёл

Оставшиеся два дня Одбелл работал один, с утра до вечера, не отвлекаясь даже на чай, наскоро выпивая кружку-другую прямо не отходя от стапеля. Теперь остались лишь небольшие доработки - покрыть оболочку солнцезащитным составом, запихать внутрь и закрепить там гирогоризонт, притащить из кладовой, отчистить и уложить на предназначенное место якоря, проверить, легко ли раскладывается выдвижной трап, заправить связывающим реагентом пароконденсатор...

Так, всякие мелочи.

Испытать бы, конечно. Но это ж надо ночью. А то опять соседи увидят, напридумывают себе невесть чего - здесь, в провинции, народу живётся скучно, стоит чихнуть чуть громче обычного - сразу событие, сразу зевак на холме - яблоко не упадёт, и обсуждений на месяц, причём с такими пикантными подробностями, что шапка над головой на пять пальцев подскакивает.

А для ночного полёта надо газовые прожектора заправить и все сопряжения в системе проверить - не приведи Великий, утечка где образуется и искра до неё доберётся... В общем, полётные испытания Оддбэлл решил отложить ещё где-то на недельку, и провести их в сумерках, пригласив на помощь кого-то из своей команды. Если вообще полным составом не слетятся.

Сделав все эти безусловно существенные умозаключения, оборотень остался вполне доволен таким раскладом и решил отдохнуть от работы, проведя наступающий, а может и следующий вечер в библиотеке.

***

Вечером Эмилия, понимая, что в плотном графике подготовки к балу вряд ли удастся выкроить время для обучения полету, попросила горничную разбудить ее на час раньше.

На час – это значит небо еще серое, настроение сонное, и хочется не напяливать на себя холодную латунную упряжь, а залезть обратно под теплое одеяло, свернуться клубочком и помурчать самой себе из этого клубочка. Но природное упрямство все-таки заставило Эмилию высунуть из-под одеяла пятку, коленку, спустить ноги с кровати, поднять себя как марионетку на ниточках в сидячее положение и, просыпаясь, открыть глаза.

Зевнув пару раз для того, чтобы полностью прогнать сон, Эмилия скинула ночную сорочку, аккуратно сняла ИКо и перекинулась. Поглядела в зеркало, доходящее до самого пола. Курица в зеркале была такая же взъерошенная, как минутой ранее девушка. Похлопав крыльями для разминки, Эмилия клювом стала пристраивать на себе тренажер.

В этот раз сжавшиеся пружины не вывернули крылья в пыточном захвате, а просто приподняли и развели их в стороны, неудобно и как-то неприлично, что ли…

Эмилия попыталась крылья сложить. Не получилось – пружины были слишком тугие для слабых мышц и связок. Потрепыхавшись немного, девушка поняла, в каком направлении их надо тянуть – вниз и чуть вперед, чтобы перемычка плотно ложилась на шею, а вся нагрузка приходилась на ключицы и мышцы груди. В течение часа Эмилия пыталась сдвинуть упрямые пружины хоть на миллиметр, подпрыгивая, возмущенно клохча и теряя перья, но все усилия были тщетны. Окончательно устав, Эмилия перекинулась обратно и, подобрав с пола расстегнувшийся тренажер, мстительно растянула его до отказа, еще и подергала. Потом, устыдившись детского поступка, погладила металлическую штучку и спрятала на самое дно ящика с бельем, чтобы никто точно не нашел.

Пока Эмилия сражалась с неподатливым механизмом, взошло солнце и пришло время приниматься за повседневные хлопоты.

Хлопоты тем более приятные, что сегодня предстояла последняя примерка бального платья. Его должны были привезти утром, так что завтрак Эмилия заглатывала почти не жуя и невнятно мычала, соглашаясь с наставлениями Луизы, которые та, волнуясь, повторяла уже в который раз:

– В танцах не задирай юбки выше щиколотки.

– Ммммм…

– Улыбка должна быть приятной, легкой, зубов не показывать, если надо засмеяться – прикрой нижнюю часть лица веером.

– Ммммм…

– С Майлзом и Освальдом больше трех танцев не танцуй, четвертый – это уже согласие на помолвку.

– Ммммм…

– Да что ты все мычишь, отвечай нормально!

– Мммм… ммам, а когда платье привезут?

– Скоро, - Луиза неожиданно тепло улыбнулась, - ладно, беги, и когда оденешься, не забудь показаться нам с отцом, мы будем в библиотеке.

Эмилия поспешно допила шоколад, проталкивая сырники, всегда нежные и воздушные, а сегодня почему-то застревающие в пищеводе, и, подскочив, кинулась к дверям. В спину ее догнал вопрос матери:

– И ты знаешь, что из чердачного окна над оранжереей видна дорога аж до Дуба Волхвов?

– Знаю, - Эмилия остановилась в дверях, потом, подчиняясь порыву, подскочила к матери и крепко обняла ее, - я тебя люблю!

Эмилия убежала наверх, а Луиза осталась за опустевшим столом. Задумчиво ковыряя вилочкой сливовую шарлотку, она улыбалась, вспоминая себя в возрасте дочери; как ее снимали с дерева, когда превращение было еще толком не освоено и неоднократно искали по всему поместью, чтобы впихнуть в юбку.

Эмилия по скрипучей приставной лесенке взобралась на чердак. Там гнездились воробьи, всегда пахло сушеными травами и тонкие иголочки солнечных лучей, ранним утром заглядывающие под черепицы, выхватывали из сумрака то опальный портрет какого-то родственника, то летучую мышь, удивленную неожиданным визитом. В нише над окном хранилась половинка театрального бинокля. Эмилия протянула руку, нашарила прибор и приникла к окну, всматриваясь в приблизившийся лес. Вовремя – между деревьями замелькала коляска модистки, запряженная серой в яблоках кобылкой, кокетливо украшенной по гриве и хвосту пышными бантами.

Гостью Эмилия встречала, степенно спустившись по лестнице со второго этажа. За модисткой слушка принес две коробки – одну огромную он нес вертикально, на локте болталась круглая шляпная картонка. Озабоченно пыхтя, он протиснул их в дверь и замер, ожидая приказа куда нести. Модистка же направилась прямо наверх, на ходу взволнованно щебеча, какая красота вышла, и как на юную леди будут смотреть кавалеры. Эмилии пришлось указать служке путь и шествовать за ним, хотя хотелось подтолкнуть его в спину или самой выхватить коробку и раскрыть ее тут же на месте.

В дверь комнаты внести коробки получилось лишь по одной. Служка был изгнан с наказом ожидать в коляске и модистка откинула крышку коробки. Эмилия ахнула – светло-бежевое платье мерцало и переливалось атласным блеском. Вспененное коричневое кружево украшало неглубокое декольте и пройму, по всему платью были рассыпаны крошечные парчовые бантики разных оттенков желтого и коричневого – от совсем светлого, почти белого до оттенка горького шоколада, каждый бантик был прикреплен маленькой стеклянной бисеринкой цвета янтаря.