Легенды, рассказанные у костра

Аякс улыбнулся:

– Возможно только таким способом.
– Рука воина легко взмахнула, и лезвие взмыло ввысь, а затем обрушилось на одну из веток ближайшего дерева. Оружие не подвело, оставив на стволе идеальный срез. Удар получился отменным, - только мой разум в тот момент заботили совсем другие мысли.

Когда состоялась стычка, в которой наш отряд, сопровождавший наследника династии Аббасидов, попал в засаду, и мы потерпели сокрушительнейшее поражение, - я все-таки сумел выжить! Безусловно, я мог благодарить за свое спасение кого угодно: богов, могучие звезды, людей, даже окружающий меня мир. Но стоило ли это делать, если я сохранил лишь свою оболочку?

Все время пленения, я вроде бы жил ни чем себя не обременяя и не пытаясь покинуть своих великодушных хозяев, но игла сомнений колола и колола меня в сердце, возвращая в тот жуткий день, когда мы попали в засаду.

Все произошло настолько неожиданно, что я едва успел спрыгнуть с коня и кинуться на помощь к господину. Надо отдать должное - греки были искусными воинами и пытались обойтись меньшим количеством жертв. Когда наш отряд был практически пленен, я очутился на самом краю обрыва. Наверное, само проведение привело меня в это прекраснейшее место гибели. Именно гибели, поскольку осенив себя этими недостойными мыслями, я совершенно случайно соскользнул вниз.

Когда я очнулся, то не нашел на себе ни одной смертельной раны и иных неизлечимых повреждений. Я снова жил, хоть и оказался в плену. Только жизнь с той самой секунды бесследно исчезла, словно земля, ушедшая из-под ног, в момент моей первой смерти...

Теперь, оглядываясь на бесследно прожитые тысячелетия, я грущу о том, что раньше не осознал и не разгадал своего истинного предназначения.

В непреодолимой пропасти растянувшейся в несколько столетий, было многое: я погибал у стен Константинополя, был пронзен мечом, защищая Абу-ль Аббасса носившего прозвище "кровопроливец", бился с многобожием, но вскоре устав от бесчисленных толкований религии, занялся вивисекцией...

...Монотонный голос объявил через громкоговоритель название следующей станции, заставив меня бесследно потерять цветную картинку воспоминаний. Отключив книгу, я подошел к дверям и уставился в призрачный отблеск грязного стекла. Отражения лиц приклеились к моей спине будто заговоренные. Эти хищные физиономии вперились в меня совершенно не скрываясь; вздрогнув, я впервые за последнюю сотню лет ощутил нарастающий страх. Это уже нельзя было отнести к простому совпадению. ОН был где-то рядом, и следил за мной глазами этих беззащитных людишек.

Память вновь откликнулась, вернув меня в те времена, когда я решил, что встретился со своим Покровителем, и человеком способным раскрыть мне истинную тайну существования...

... сменив множество профессий от москательщика, до ювелира, и откинув от своего имени прозвище Джавхарий - которое, означало мой род занятий - я отправился в Южную Европу, покинув главный порт Халифата, Басра.

Добравшись до Мальты, а затем и до Италии, я впервые задумался о смысле своего бесконечного существования. Кем я был в действительности? Обретший свободу - раб? Счастливец, избавившийся от человеческих пут?! Или всего-навсего ходячий труп! В то самое время я окунулся с головой в истинную религию. Время стало другим, более вдумчивым и рассудительным. Теперь убивали за что-то, а не во благо какого-то... Закончились бесконечные крестовые походы оправдывающие свои жертвы именем бога, и войны стали кипеть внутри государств, разрывая власть на куски, как сытное мясо безвольной жертвы. Идея всеобщего добра сменилась охотой на ведьм и гонениями на новые науки. Именно в эти времена в моей жизни и случилась неожиданная, и как оказалось самая важная, встреча.

Вечер застал меня у Юдитинского моста в Праге, который, совсем скоро, будет разрушен в момент ледохода, по Европе уже во всю лютовал приказ папы Григория IХ, не узревшего колдуна разве что в собственном зеркале, а я прогуливался по Праге, мысленно осуждая кровавый режим нынешнего столетия, предсказанного еще Дельфийской Пифией.

Наверное, и я сам мог бы оказаться на костре очищения, но подобные, еще более страшные испытания ждали меня на другом этапе жизненного пути, случившегося гораздо позже.

В ночи раздался спокойный и уравновешенный голос, отличавшийся невероятной чистотой и проникновенностью.

– За вами не уследишь. Прямо неугомонный искатель, так и не способный обрести единственного пристанища.

– Простите?
– не совсем понял я.

– Я говорю, что вы мечетесь, словно лев в клетке, не в силах найти элементарный выход.

– Кто вы?
– спросил я, и осекся.

Незнакомец выглядел более чем скромно, и если бы меня попросили его описать в двух словах, я назвал бы его опрятным простолюдином, который не хуже Платона разбирается в смысле жизни.

– Если я назову свое имя или расскажу, где родился, ты не обретешь новых знаний.

– Зачем же тогда заводить этот разговор?
– поинтересовался я.

– Затем, что ты такой же, как и я. И мы вместе разделили эту страшную ношу длиной в бесконечность.

Услышав эти слова, я признаюсь честно, едва не пустился в пляс от радости, а затем, осознав сказанное, на моих глазах незаметно выступили слезы. Я понимал его с полуслова, как брат, встретивший близнеца, как заблудший сын обретший семью. И было от этого и приятно и страшно одновременно.

Он начал свой рассказ, и я заворожено слушал его, не смея перебивать. Мой новый знакомый жил в забытой всеми богами Месопотамии еще до прихода на землю спасителя и начала нового времяисчисления. По его словам прошло больше двадцати с лишним веков, и он уже не помнил день своей первой смерти, но предполагал, что это произошло на полях сражения, когда он стоял плечом к плечу среди сотни центурионов, в лучшем римском легионе со времен прославленного Цезаря.

Потом он говорил о соискании власти и поиске пресловутого смысла жизни, которого ему так и не удалось найти.

Я спрашивал, он отвечал. И от каждого следующего ответа мне становилось по-настоящему жутко.

Оказывалось, что знаком вечной жизни для него стала монета, которую он обнаружил у себя в руке, в день нового рождения. На вид она была медной, без особых отличительных признаков, с одной лишь надписью - на неведомом языке. Позже он узнал, что надпись сделана на Шумерском, и читалась как: " смерть лишь пустой звук, и когда ты поймешь это, я узрею твое лицо" Перевод, конечно же был не точным и означал что-то большее, чем поверхностный смысл непонятных слов. Но об этом я узнал многим позже; ведь у меня все эти годы хранилась такая же монета.

Но главное: в ту ночь я понял, что не один. Я обрел и потерял семью всего за пару часов, потому как мой таинственный брат по несчастью исчез без следа, как только сон сковал мои веки.

Через пару столетий я нашел его вновь, - но, увы!
– он уже был не в себе. Мой брат похоронил себя заживо на одном из Лондонских кладбищ, видимо, полагая, что если от недостатка воздуха будет умирать один раз в пару секунд, смерть станет настоящей, и ему удастся навсегда покинуть этот грешный мир...